Право на убийство - Сергей Бортников

— Спасибо, — промолвила она, выкладывая на стол пачку «Мальборо» и зажигалку; несомненно, выражение моей физиономии подсказало, что в этом увлечении я ей не союзник, но Вероника решила воспользоваться правами гостьи и леди. Ну и правильно. Я услужливо поднес огонек.

— Вы сейчас работаете? — с официальной вежливостью поинтересовалась Вероника Наумовна.

— Нет. Сейчас я ухаживаю за вами.

— Олег предупреждал, что вы не сахар…

— Еще я маньяк. Джек-Потрошитель, — сообщил немедленно я и даже скорчил устрашающую рожу.

Дура — так смоется. А если нормальная — то пусть говорит, как нормальные люди.

Вероника искренне рассмеялась и сказала с дружеской интонацией:

— Да бросьте вы! Я к вам с добрыми намерениями. Олега поразила одна ваша вещица… Можно взглянуть на нее?

— Вам эту? Или вон ту? — я стал поочередно указывать на безрамочные полотна, пылящие вдоль стен комнаты.

— Эту! — Малярская безошибочно выбрала картину, о которой ей говорил Вихренко.

Чем их прельщает эта похмельная мазня? Те же спирали и шары…

Те, да не те.

Вероника Наумовна, не моргая, уставилось в полотно, которое на первый взгляд не слишком отличалось от прошлых, от тех, которые в одной из рецензий она называла «безвкусными объемными манипуляциями, не имеющими ничего общего с эзотерикой».

С не меньшим интересом я наблюдал за ней. Назвать эту женщину красивой не поворачивался язык. Но мне не двадцать — сорок, и я давно убедился в правильности утверждения, что красота обманчива. Да и не нравились мне никогда яркие длинноногие блондинки. Тонкий шарм, изысканный вкус, умение подчеркнуть свои козыри — вот она, изюминка, так привлекающая зрелых мужчин.

Что-то было в этой женщине. Что? Ни я, ни она сама, наверное, не смогли бы ответить на такой вопрос.

— Кто автор этой картины?

— Пушкин, — раздраженно буркнул я. Могла бы и сама догадаться — хотя Наталочка в свое время и подлаживалась под мой стиль, но все-таки профессионал (а Веронику можно было обвинить в чем угодно, но не в отсутствии профессионализма) может самостоятельно определить авторство.

— Нет, это вправду вы?

— Не похоже?

— Нет. Рука ваша, формально стиль — вне всяких сомнений ваш, но сам уровень работы…

— Лучше, хуже?

— Это нельзя сравнивать. Как алмаз с обычным минералом.

— Что вы говорите…

А что, художник, десять лет остающийся в фаворе, престижный мастер, может и обидеться.

Она загасила сигарету и посмотрела на меня. Как-то нехорошо посмотрела, изучающе-вызывающе, что ли? И снова устремила взгляд на картину. Потом ее глаза еще несколько раз блуждали туда-сюда, останавливаясь то на мне, то на уводящей в бесконечность спирали.

— Знаете, почему я раньше не воспринимала ваше творчество? В нем не было искренности, если хотите — души. Вроде бы все правильно с точки зрения композиции или цветовой гаммы, а души — нет! Между тем эзотерика в переводе означает «учение о тонкой материи», эта наука сродни оккультным, действующая на уровне подсознания. Предмет, который она изучает, нельзя пощупать. Можно только ощутить, прочувствовать… Это дано не всем. Вы меня понимаете?

— Да-да, конечно… Продолжайте, мне это интересно.

— Олег Игнатьевич в своем творчестве руководствуется правилом: никогда не пиши о том, чего не знаешь. В равной степени это изречение применимо и к писателям, и к художникам. Вы чертили ромбики, спирали и овоиды не из-за того, что они возникали в вашем подсознании во время каких-то стрессов, личных переживаний, а потому, что так модно, такая, как говорится, струя…

— Вы хотите сказать, что я добивался популярности дешевыми методами?

— Именно так. Но то, что вы сделали сейчас — новое слово в живописи. Если не гениальное, то, безусловно, талантливое. Со школой у вас всегда все было в порядке, не хватало только страсти и… души. И вот вы раскрыли ее! В этой вещи во весь голос кричит что-то свое, сугубо личное, пережитое. Оно впечатляет, я бы сказала, поражает, даже шокирует, несмотря на такую аллегорическую форму выражения! Можно, я возьму ненадолго эту картину?

— Зачем?

— В Санкт-Петербурге на днях откроется тематическая международная выставка искусств с эзотерической тематикой. Я хочу, чтобы это произведение заняло там достойное место…

Хорошо она это сказала. Даже у меня в луженой глотке защипало.

— Хорошо! Берите! Только она не оформлена как следует! — ответил я, пожалуй, чуточку поспешней, чем следовало.

— Рамку закажу сама. Это будет… ну, скажем так: маленькая плата за то, что вы сделали. А найти хорошего столяра сейчас, слава богу, не проблема!

Я никогда всерьез не стремился к славе. Место на Парнасе — не для меня. Дел земных по горло. Но в этот момент мне захотелось, чтобы миг этот повторился еще когда-нибудь…

Пусть китайская мудрость не исполнится.

Я подал пальто, завернул картину, и Вероника ушла. Вскоре выставка открылась. Мое произведение произвело на ней настоящий фурор. Коллекционеры предлагали за полотно сумасшедшие деньги, но я отказался.

Подарил картину Малярской.

Откровенно говоря, я стал скучать по Олегу. Как-то так получилось, что у меня никогда не было близких друзей. Ваш покорный слуга всегда слыл одиночкой, и всенародно любимые забавы, как то футбол или рыбалка, попросту не догонял. Правда, любил карты, но только в узком семейном кругу. И то один на один. С отцом, отчимом, женой… Семья всегда была у меня на первом плане. Вернее, на единственном. Только лишившись жены и дочери, я с горечью осознал, что мне больше не с кем поделиться сокровенным, некому довериться, не на кого опереться.

Почти два месяца Олег был рядом со мной. Очень малый даже по земным меркам срок. Но его оказалось достаточно, чтобы этот необыкновенный человек стал моим самым лучшим другом. Я смотрел на него и видел себя.

Временами мне становилось жалко нас обоих. Ну почему мы не родились в нормальной стране, почему вынуждены вести двойную жизнь? Я хочу быть простым художником, а Олег — обычным писателем. Мы могли бы жить в хороших, благоустроенных домах с любимыми женами, воспитывать детей, путешествовать, развлекаться. Жить, руководствуясь презираемым большевиками принципом «моя хата с краю», тихо, мирно и спокойно, как большинство обывателей в цивилизованных странах.

Вот-вот, в ци-ви-ли-зо-ван-ных!

В нашей стране такой номер не проходит. Кто-то обязательно подожжет дом, угонит машину, нагадит во дворе. Кто-то выкрадет ребенка или изнасилует жену. А то и вовсе лишит их жизни. Поэтому мы вынуждены взяться за оружие. И владеть им не хуже, чем пером или кистью!

Вихренко вернулся только 31 декабря, когда я почти полностью смирился с мыслью, что встречать Новый год придется в одиночестве.