Яичко Гитлера - Николай Норд

— Мне пора!

— Куда ты, Коля? Одежда еще не просохла, — тоже встала со своего места Кира. — И, потом, как же Вова? Ты не будешь его дожидаться?

— Кажется, я знаю, где его найти, — отрешенно ответил Николай и стремительно прошел в коридор, где стал срывать с веревки свою сохнувшую одежду.

— Ты не хочешь сказать мне где именно? — Кира напряженно посмотрела вслед Николаю.

— Ты все узнаешь потом, Кира. Возможно, я ошибаюсь, — уклончиво сказал Николай, спешно одеваясь.

Кира вдруг с яростью бросила оземь своего пупса.

— Это не мой мальчик, не мой Сашенька! Это кукла, простая кукла!

Пупс, валявшийся на спине в нелепой позе с подвернутыми, словно сломанными ногами, хлопал, наивной голубизны, глазками и жалостливо верещал: «Ма-ма! Ма-ма!».

Женщина вся затряслась, лицо ее закаменело в перекошенной, страшной гримасе. Поплывший набок рот, блеснул острыми, белыми и, казалось, хищными, зубами. Из остекленелых глаз, в которые вмерзло страдание, полились крупные слезы. Николай, заметив резкую перемену в Кире, полуодетый, бросился, было, за таблетками геронтола на кухню, но та, не оборачиваясь к гостю, предостерегающе подняла руку и сказала холодно и отстраненно:

— Не надо! Ступай. Тебе Ксюшу искать надо! Может, еще, успеешь…

Николай не понял, что она имела в виду, но обрадовался тому, что его больше тут не задерживают. Сейчас решение своего дела было ему важнее, чем оставаться здесь с впадающей в безумный приступ Кирой. В несколько движений он окончательно оделся и выскочил на улицу.

Он побежал к дороге, разбрызгивая ночные лужи и распугивая прохожих, не жалевших для него самых неприличных слов. Там ему удалось поймать такси. За двойной тариф «туда и обратно», начавший, было, выпендриваться шофер, быстро согласился увезти Николая по темноте к черту на кулички в деревню Бугры.

Добравшись до цели, Николай рассчитался с водителем, и такси, светя в темноте оранжевым фонарем в шашечку на крыше, уехало восвояси. Небо прояснилось от туч, и болезненно-бледная луна осыпала тусклым серебром засыпающую деревню. Здесь на ее краю не было ни души, если только не считать покойников в могилах на кладбище, примыкавшем прямо к забору усадьбы его друга. От этих мрачных могил шли душные испарения после прошедшего ливня, вокруг стояла удручающая тишина, лишь изредка нарушаемая лаем дворовых собак да жестяным перезвоном листочков на поминальных венках на легком ветру. Где-то заливался пьяной песней сверчок.

Николай приблизился к широким воротам, сработанным из толстой корабельной доски из которых в допотопные времена строили в устье Тулы баржи. На их перекладине восседал, обосновавшийся тут еще с царских времен, медный двуглавый орел, чудом уцелевший от революционных грабежей и советских «разгромов старого мира», и толкнул калитку. Та, очевидно, хорошо смазанная в шарнирах, беззвучно распахнулась, и Николай вошел во двор.

Слева от входа, прямо за воротами, он увидел хозяйскую «Волгу», глянцево поблескивающую в лунном, мертвенном свете вороным корпусом, а в зашторенных тюлем окнах высокого, бревенчатого особняка — свет. Значит, хозяин был дома.

По тропке, выложенной каменной плиткой, вдоль которой были высажены цветы, он направился к высокому крыльцу. Поднявшись по нему наверх, Николай прошел через сени и вошел в полутемную прихожую. Здесь пахло старыми вещами и мышами. Напротив него находилась дверь, ведущая внутрь помещения, она была открыта, но вход в нее был задернут бархатными темно-коричневыми шторами, пропускавшими снизу немного света. Откуда-то изнутри дома тихо и торжественно играла мелодия из оперы «Валькирия» Рихарда Вагнера, Николай узнал даже голос исполнительницы роли Брунгильды — Элен Траубель. Пластинка была старая, коллекционная, выпуска еще 1941 года, она местами поскрипывала и звучала шероховато. Васильев привез ее из Питера, он очень дорожил ей и ставил только в особо торжественных и волнительных случаях.

— Володя, ты дома? — громко спросил Николай. Не услышав ответ, он повторил более громогласно: — Есть тут кто?

Ему по-немецки отвечала лишь Траубель словами из песни «Полета валькирий». Николай включил в прихожей свет и снял все еще мокрый пиджак, чтобы повесить на вешалку. Повернувшись к ней, он увидел на ней белый халат и рыжий парик, лежащий под ним на полочке. На шее у него забилась жила. Он раздвинул шторы и прошел в дом.

С левой стороны в комнате он увидел радиолу «Ригонда», стоящую на изящном резном столике возле кожаного дивана, обитого бронзовыми декоративными гвоздиками, с высокой спинкой, зеркалом и полочками на ее деревянном верху. Пластинка кончила играть и вращалась в приемнике, шипя иглой вне звуковой дорожки. Между диваном и столиком располагалась закрытая массивная, дубовая, дверь, с потертыми золочеными ручками. Справа, за дверным проемом, виднелась часть кухни, с изразцовой печью у стены.

Николай сначала проследовал на кухню, в центре которой, между окнами, располагался большой буковый стол, покрытый обшарпанным черным лаком, и похожий на старую надгробную плиту. На нем Николай увидел наполовину уже пустую бутылку розового «Чинзано», недопитый бокал и разорванный пакетик с картошкой-фри.

Вдруг, откуда-то из глубины дома он услышал придавленный стон, и узнал голос Ксении.

И в этот момент он почувствовал резкую боль в затылке и его сознание померкло…

Колонна машин сошла с асфальтированного автобана и въехала на каменистую, забытую дорогу, вьющуюся серпантином вокруг невысоких, покрытых лесами, гор в районе Бад-Ауссзее. Еще десяток лет назад по этой дороге возили руду, а теперь, после закрытия рудников, она оказалась ненужной, поросла травой и местами мелким кустарником.

Черный бронированный «Mercedes» в центре колонны, в голове которой находились несколько тяжелых мотоциклов «BMW» и бронетранспортер «Mittlerer Kommandopanzerwagen» на полугусеничном ходу с десантниками, а позади — три грузовика «Opel Blitz», со спущенными тентами, все полные солдат СС, направились к заброшенным штольням, находящихся в нескольких километрах от автобана. Вдоль этой горной, одичавшей дороги, через каждые сто метров стояло по автоматчику, которые вытягивались во фронт при приближении к ним «Мерседеса».

В самой машине, помимо Адольфа Гитлера и его личного шофера Эриха Кемке, находились еще двое: шеф личной охраны Гитлера, группенфюрер СС Ганс Раттенхубер и человек неопределенного возраста с монголоидным типом лица, облаченный в черную эсэсовскую форму без погон и в лайковых перчатках. Это был Сахиб-лама.

Об его реальном статусе знали лишь несколько человек из верхушки Рейха, формально же он являлся наставником детей Геббельса и помогал последнему организовать телевидение в Германии. Проект этот правда заглох, ибо шел сорок четвертый год, когда война стала откатываться к границам Рейха, и вся экономика страны была направлена только на поддержание в рабочем состоянии военной машины Германии. И, вообще, личность эта была весьма закрытая и загадочная, никто даже не знал, откуда он взялся. Правда, поговаривали, будто тибетца привез из Лхасы еще до войны оберштурмбанфюрер СС Эрнст Шеффер. И никому из окружения фюрера было непонятно, каким образом этот человек оказался в числе доверенных ему лиц, с коим открыто Гитлер не общался, а встречался лишь в редких случаях, в частности, в моменты принятия им ответственных, переломных для судеб Германии и мира решений.