Ни стыда, ни совести - Вячеслав Кашицын

Никита не особенно расстроился из-за того, что его знакомство с Олесей не состоялось. Он искренне считал, что чего-чего, а девушек в этом городе хоть отбавляй, и то, что он видел вокруг, утверждало его в этом мнении. Вот мимо него прошла рыженькая — стерва, наверное, — вот, стрельнув по нему глазами, проплыла величавая, с густой копной волос брюнетка, вот задела его и даже оглянулась какая-то гламурная коза… Нет, на его век еще хватит. Что он сказал этому странному типу? Ах, да — какими они все становятся…

Он был отчасти горд своей фразой, хотя принадлежала она не ему, а какому-то хохмачу с радио. Действительно, рассеянно размышлял он, лениво оглядывая безрукий манекен в витрине, — неужели мы (то есть мужчины) стремимся не к конкретной женщине, а к качествам, которые недолговечны и, возможно, существуют только в нашем воображении? Мы, высунув язык, (думал он) бежим за тем, что по сути есть форма… за миражом, принимающим разные очертания… за тем, что воплощается то в одной женщине, то в другой… и за тем, что так безжалостно уходит: юность, пыл, красота…

Никита остановился. Он вдруг осознал, что не только думает о вещах, прежде его не заботивших, но думает о них такими словами и образами, которые ему вовсе не свойственны!

Зазвонил мобильник.

— Здоров, старик.

— А, привет, — Это был Гера. Никита поморщился. — Я не узнал еще. Консультация завтра, там и скажут. А ты отксерил лекции?.

— Да. Слушай, приезжай на Смотровую. С Пауком познакомлю. Байкер крутой, слышал? И телки тут…

— Не-а. Мне домой надо. Суворова ждет.

— Блин, да она че тебя там, не привязи держит? Давай приезжай. Выпьем пивка…

— Ладно. Подожди. Щас наберу…

Никита остановился, нажал кнопку и, с тем же кислым выражением лица, сказал в трубку:

— Кать, я седня не смогу. Да… Не, ну че ты сразу начинаешь, а? Герасим звонил, у них там сходка байкерская… Ну и че? Ну скажи ей, что я заболел… — Никита медленно шел вперед, глядя под ноги. — Короче, я ненадолго. Потом приеду. Сделай что-нибудь… это… закусить.

Он нажал кнопку. Всмотрелся в фотографию на дисплее. Эх, Катя, Катя… А ведь когда-то у них была такая романтика! А теперь — с мамой на дачу…

Что-то странное. Что-то с фотографией. Картинка вдруг расплылась, затем, словно кто-то независимо от него навел фокус, собралась снова, но на миг он увидел, как лицо Кати как-то странно исказилось… Он тряхнул головой. Впечатление было такое, что ему на глаза мгновенно навернулись слезы, но тут же и высохли — Катя на фото была такой же, как и всегда, но что-то екнуло в груди. Глюки? Надо купить новый мобильник…

Уже на Воробьевых горах он специально вынул телефон из кармана и несколько раз взглянул на фото подруги, но эффект не повторился — и Никита вздохнул свободно.

Однако странности продолжились, и так скоро, как он и предположить не мог.

Герка хлопнул его по плечу и с ходу начал представлять каких-то своих приятелей, которые, конечно, были интересными людьми и т. п., но Никита вглядывался в байкерскую компанию, собравшуюся у палаток, чуть левее парапета Смотровой.

— Ну вот, а я им и говорю — это лажа полная. Ну приедет сюда «Prodigy» во второй раз, ну срубят они бабла… Никитос, ты че? А вот, я про них тебе и говорил. Вон видишь, этот с телкой? Он и есть. Никитос!

Но Никита не отрываясь смотрел на девушку, которая сидела на «Ямахе», обхватив тонкими руками торс затянутого в кожу, в ярком бело-красном шлеме, мотоциклиста.

Что за…?

Только что он видел ее фигуру, лицо — фигура была стройная, лицо смазливое — а теперь на месте девушки была какая-то дымка. Ему показалось, что это длилось несколько секунд — и вот как будто кто-то, как в случае с фотографией, навел фокус: на месте девушки сидела, улыбаясь ему щербатым ртом, скрюченная старуха!

— Извини, — сказал он Гере и сглотнул. — Извини, я сейчас.

Подошел ближе. Нет, все нормально. Галлюцинация. Блин, надо очки срочно. Или линзы… Девушка, смеясь, с полным сознанием своей привлекательности, разговаривала о чем-то со своим другом.

И вдруг — снова! Он увидел нечто странное, пугающее: в мгновение ока девушка превратилась в какое-то облачное тело, которое почти сразу сгустилось — и вот ее лицо потемнело, покрылось морщинами, ноги стали тоньше, волосы поредели, за плечом вырос…

Горб?

— Че, брат, нравится моя телка?

Никита очнулся. Перевел взгляд на белозубо улыбающегося мотоциклиста. Пробормотал что-то.

— Или, может, тачка?

Они расхохотались. Мотоциклист газанул и с диким шумом сорвался с места.

Подошел Гера.

— Ник, да че с тобой? Ты не здоров, что ли? — Махнул бутылкой.

— Я? Я… поеду. Домой. Пора мне.

И Никита стал удаляться по направлению к университету, стараясь не глядеть вокруг.

Катя была дома.

— О, явился не запылился! Че-то рано. Как дела? Как девочки?

Никита, стараясь не глядеть на нее, прошел на кухню. Сел за стол, глядя на недоеденный салат — Катя, кажется, ужинала. На столе лежал учебник по матану и тетрадка с лекциями.

— Че не отвечаешь? Ник, — сказала она вдруг серьезно, усаживаясь напротив него, — нам нужно решить одну вещь. Ну, потому что больше так нельзя. Два года вместе живем. Почему ты на меня не смотришь? Что-то случилось?

Никита взглянул на нее — испуганно, как бы украдкой. Вздохнул. Взглянул еще раз — более долго. И снова вздохнул — теперь уже с явным облегчением.

— Что такое? Не одета? Извини, сам видишь… Суп будешь? Или рыбу? Я тебе тут…

Никита совершенно неожиданно проникся к ней благодарностью. У них обоих сессия, он шатается неизвестно где, а она готовится, да еще и кормить его успевает… Клевая все же девчонка.

— Спасибо, Кать. Я не хочу.

И красивая.

— Нет, ну че ты на меня так смотришь? Говори, что. У Александры Ивановны что-нибудь?

Он помотал головой.

— В универе?

— Нет.

— А что такое?

— Ничего, говорю же.

Катя некоторое время испытывающе смотрела на него.

— Ладно. — Она поковыряла вилкой в тарелке. Подняла глаза. — Ник, давай в июле. Как ты думаешь?

— А не рано?

Все нормально. Это она, его Катя, хоть в трениках и майке, но она…

— А зачем тянуть? Не будем делать никакого праздника. Без пафоса. Пригласим только своих. А?

Молодая кожа. И лицо… да, морщинки есть. На переносице. Но у нее всегда они были — и особенно когда она смеется…

— Ну? Что ты молчишь?