На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

Откровенно говоря, эти рассуждения выгоднее, конечно, вычеркнуть, дабы не оттолкнуть любезного читателя от великого театрального искусства вообще и актерской нации в частности. Если Р., вслед за артистом Хановым, стал стыдиться своей профессиональной принадлежности, это его собачье дело, вызванное то ли неудачливостью, то ли бездарностью, а может, тем и другим вместе. Если же он и в старости позволяет себе зарабатывать на хлеб актерским ремеслом, тогда речь идет уже о двурушничестве, то есть полной душевной патологии.

Да, да и еще раз да! Читатель догадался, и Р. действительно стыдно вдвойне, а от саморасстрела его останавливает лишь то, что это — тяжкий грех, и лишь во избежание тяжкого греха влачит он до сих пор свое гнусное существование, оскорбляющее патриотов актерской профессии.

Почему же автор этого не вычеркивает?.. Потому что, каким бы скромником он ни прикидывался, высокие примеры русской литературы не дают ему следовать соображениям корпоративной актерской выгоды. Истина, истина — вот что его влечет, полная правда и последняя откровенность перед другом читателем, без которых после А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя и Ф.М.Достоевского и браться за перо не моги!..

Единственное, что может сделать автор для бедного артиста Р., — это дать ему выкрикнуть сквозь клетку своей ограниченности:

— Виват властителям дум и депутатам Балтики!.. Виват социальным героям и жертвам гражданственности!.. Браво комиссарам и бесприданницам, шмагам и субреткам, парторгам и травести!.. Брависсимо ветеранам гонимого скоморошества и инвалидам гастрольных путей!.. Слава патриотам! Гип-гип-ура! Позор отщепенцам! Ату, ату!.. За нашу победу, товарищи!..

Вы как хотите, автор же предпочитает водку санкт-петербургского завода «Ливиз», коей является бесстыдным патриотом, и в качестве примечания сообщает для несведущих названия сортов: «Охта», «Менделеев», «Санкт-Петербург», «Синопская», «Пятизвездочная», «Петр Великий», «Дипломат», «Победитель» и т. д. Хороши все без исключения, а стыдно должно быть одному московскому заводу «Кристалл».

Последнее, что тут можно добавить, это уточнение о мизансцене. В некоторых мизансценах действительно не ощущается вовсе никакого стыда. Например, на корточках.

Не пробовали? Объясняю. Когда Николай Константинович Черкасов разговаривал с Иосифом Виссарионовичем Сталиным о том, как ему играть Ивана Грозного, он всю беседу сидел рядом с Вождем на корточках и, скрывая таким образом свой высокий рост, смотрел на Учителя снизу вверх.

За эту мизансцену в Николая Константиновича мы камень не бросим, уж больно велика была степень риска, тут актерская игра могла стоить жизни. А то, что Сталин ему дачу в Комарове подарил, так это — пустяки, мелочовка, дешевая плата за великий талант, искреннюю любовь и живой страх…

Но что удивительно, точно так же, как Николай Черкасов, вел себя на наших репетициях артист X по отношению к Товстоногову. Стоило Гоге подозвать его для замечания, он, вспорхнув, оказывался рядом и, умаляя свои габариты, тоже опускался на корточки… Вряд ли X в такие минуты вспоминал Николая Константиновича, а скорее всего, даже и не знал исторического примера. Но интуиция у него была надежная, и, не скрывая обожания, он тоже смотрел на нашего Учителя снизу вверх.

Некоторые свое обожание не демонстрировали и слушали Мастера, находя другие мизансцены и соблюдая внешние приличия, а он — нет, не скрывал. И, судя по результату, правильно делал. Имеется в виду не художественный результат, а житейский.

Стоит ли тут же обнародовать назидательный вывод?

Очевидно, стоит, потому что, несмотря на успехи гуманитарных наук и лозунг писателя Чехова о ежеминутном выдавливании из себя раба, у нас в актерском сословии, к сожалению, еще не все такие чеховеды и ревнители. Значит, вывод.

Кто стыдится своего «невыдавленного» рабства, тот все равно раб и к тому же дурак. А кто им гордится, тоже, конечно, раб, но зато — настоящий умница!..

Да, в любых обстоятельствах лучше терпеть, а не горячиться. В японских обстоятельствах — тем более.

Цветок лотоса — символ рая, и если такой красивый цветок, как лотос, растет в болоте, то человек должен стерпеть все. Вот японский ответ на вопрос Гамлета «Что благородней духом?», вот почему хотя бы в Японии нужно было учиться сносить и терпеть. Если мы вообще могли научиться чему-нибудь еще…

Но Слава Стржельчик не мог больше терпеть и страшно горячился. Особенно при мне. Кроме остального, нас связывали теперь сцена вербовки в обкомгоркоме и наш безрассудный отказ. «При народе» он еще сдерживался, а тут мы отстали от компании по пути на Акихабару, и он давал выход своему темпераменту. Каких-то вещей он вообще не мог терпеть.

— Хулиганство!.. Просто хулиганство! — объявил он и, таким образом обозначив тему, перешел к подробностям, которые я опускаю. Тот, чьим поведением возмущался Слава, легкомысленно вышагивал впереди и даже не оглянулся. Во-первых, он никак не мог услышать ни рассказа, ни вывода, а во-вторых, те нравственные глубины, которые волновали Стржельчика, не были предметом его забот.

А Славу постоянно заботили актерская порядочность, чистоплотность и, конечно же, моральный климат в коллективе, театральном обществе, городе и стране. Он и прежде был настоящим гражданином, а вступив в партию, принял свой поступок всерьез и стал посильно помогать людям уже не только по доброте душевной, как прежде, но и по долгу партийного гражданина. Одно удовольствие было играть с ним в «Мещанах», когда монолог моего Петра упирался в стену его великолепного презренья.

— Мещанин! — припечатывал Тетерев-Стржельчик и добивал: — Бывший гражданином полчаса!..

И — с последним слогом — удар по клавишам!..

И — аплодисменты нам на пару!..

Правда, это он и всегда играл хорошо независимо от членства в партии.

Еще два года назад, в Буэнос-Айресе, Стриж рассказал мне на авеню Либертад мрачную историю о том, как первый секретарь обкомгоркома Гришка Романов, рассвирепев из-за Славиных проволочек, вызвал на ковер Володьку Вакуленко, предыдущего директора, и приказал ему в течение десяти дней оформить вступление Стржельчика в КПСС, иначе Вакуленке несдобровать. И выгнал его из кабинета. А когда бледный Вакула рассказал это нашим первым сюжетам, они все заволновались и стали сокрушенно кивать головами и делать сочувственные глаза и все стали брать Стржельчика под руку и говорить: «Что делать, Слава, придется тебе вступать… Надо же подумать о театре!.. Если ты не вступишь, у театра будут большие неприятности. Ты же знаешь, какой злопамятный этот Гришка, как он преследовал Юрского и выжил наконец Сережку из города и из театра!.. Что делать, Слава, такие времена, тут уж не отвертеться, придется тебе вступать…» А когда он поддался на их уговоры, и Володька на рысях побежал оформлять его членство, и он ради общего дела все-таки вступил, те же сюжеты стали морщить носы и отворачиваться, как будто он вступил прямо в дерьмо и от него уже воняет…

А потом все стали за глаза мыть ему кости: мол, смотрите, и этот туда же, мало ему «народного СССР», он еще метит в депутаты горсовета и прочее, и прочее, и так далее… Трах-тибидох-тибидох-трам-там-там!.. Там… та…