Удар отложенной смерти - Инна Тронина

– Ну, вымолил местечко в раю? – доброжелательно спросил Бабьяк и снова усмехнулся. – Пох, чего ты там возишься? Давай, чайник неси. Сейчас, Шурик, ты сам повесишься. Лягнёшься на славу, и лети в небеса. Пусть земля тебе будет пухом…

Подошёл Пох с электрическим кипящим чайником в руке и, ни слова не говоря, стал лить кипяток на ноги Минца. Но тот, к изумлению бандитов, даже не пошевелился, и продолжал задумчиво смотреть в окно. В комнате повисла тяжкая, готовая вот-вот взорваться тишина.

… Всё это они проходили с Андреем Озирским. Потому что считали себя элантистами. Они были свято уверены, что настоящий мужской характер можно выработать, лишь ежедневно, ежечасно преодолевая боль, лишения, опасности. «Человек рождается слабаком, недоноском, просто дебилом…» – так считал Андрей, и Саша был полностью с ним согласен. Сколько у них было общего – и в характерах, и в интересах, и в служебных делах! Только вчера говорили они о Готтхильфе, мясокомбинате, крематории. Всё было, но уже ничего не будет. Что ж, живи, Андрей, вспоминай!..

Бабьяк, матюгнувшись, подскочил к скамейке и ударил по ней ногой. Саша повис, раскачиваясь. Верёвка, впиваясь в его шею, задрожала, как струна. Бандиты некоторое время глазели на умирающего, но потом загалдели. Им показалось, что всё закончилось слишком быстро. И потому Бабьяк, подмигнув остальным, достал свой «Вальтер», прицелился и выстрелил.

Верёвка с треском лопнула, и Саша рухнул на пол. Он немного полежал, очнулся и сел, стирая с разбитых губ кровь. Его вешали ещё два раза. И, в конце концов, решили позвать Рафхата Хафизова. Поразительная живучесть жертвы вселила их души леденящий ужас. Рафхат явился довольно быстро, выслушал каждого из присутствующих, потом внимательно уставился на Минца. Тот лежал на полу в луже воды и крови. В распухшую шею впилась перебитая пулей верёвка.

– Надо класть его на скамейка. Я посмотрю. – Рафхат сделал рукой жест, чтобы его наверняка поняли. Потом добавил: – Привязать его, крепко.

Когда приказ был исполнен, Рафхат долго и тщательно ощупывал всё тело заложника, что-то приговаривая на своём языке.

Потом подвёл итог:

– Ясна! Рафхату всё ясна! У него есть великий сила. Восточный учения, слыхали? Она так не сдохнет. Чакра выключить нада.

– А вы можете выключить, Рафхат Хафизович? – склонил перед ним голову Бабьяк.

Люди Веталя знали, что в любой момент Рафхату могут отдать любого из них. И потому старались поддерживать с палачом хорошие отношения.

– «Бабки» за нами, а мусор пусть сдохнет, от греха подальше…

Рафхат Хафизович надел очки, достал из кармана маленький металлический шарик и несколько проволочек. Отобрал из них самую тонкую, и вместе с шариком положил ей на совок, сунул всё в печку. Потом пожевал губами и широко улыбнулся пленнику.

– Ну что, боишься? Не бойся!

Рафхат крякнул и вдруг неуловимым движением сорвал трусы, бросил в печь. Погладил жертву по голове, вытащил из огня совок с шариком и проволокой. На глазах оцепеневших бандитов он ухватил шарик щипцами и положил его в пупок привязанного. Тот выгнулся, едва не порвав верёвки, и затих.

Рафхат зажёг спичку и посмотрел в зрачки заложника.

– Нет сознания. – Он сплюнул прямо на пол, на что в присутствии Веталя не решился бы. – Не орёт, молодец. И не будет она орать – подохнет.

Палач опять сказал что-то – то ли по-татарски, то ли по-узбекски. Он взял пинцетом тонкую проволочку, которая светилась на совке, будто красный волосок. А потом сноровисто не прицеливаясь, ввёл её жертве в мочеиспускательный канал…

* * *

Последний вагон выборгской электрички исчез в темноте, и вихрь снежной крупы осел. Минц, придерживая половик, шатаясь и спотыкаясь, потащился по шпалам вслед за умчавшимся поездом. Он был один в звенящем от пустоты и стужи, казалось, вымершем мире. И вдруг, подняв голову, застыл, как вкопанный. Он узнал шоссе между Дибунами и Белоостровом, переезд, шлагбаум, который сейчас медленно поднимался. Правда, машин поблизости не было, но белел совсем рядом блокпост. И светился в его окошке милый, тёплый огонёк.

Саша уцепился за изгородь и подтянул непослушное тело к крылечку. Он закусил губу и едва оторвал руку, примёрзшую к боку. Затем негнущимися пальцами три раза стукнул в стекло.

Сначала в домике было тихо. Примерно через минуту на занавесках появилась тень.

Женский голос тревожно спросил:

– Кто там?

– Извините, пожалуйста… – Саша проглотил слюну. В глазах всё меркло, но голос женщины показался ему знакомым. – Я из милиции. Но не могу, к сожалению, показать документы. Впустите, прошу вас. Я совсем раздетый…

– Как так – раздетый? – испугалась женщина.

Кто же она? Где они встречались? Это было странно – ведь в этих краях у него не было знакомых.

– Что за новости? Ты не бандит, часом? Не прирежешь меня? Да и тут брать-то нечего. Шёл бы своей дорогой, парень…

– Умоляю вас – откройте! Ну, хоть в окошко на меня посмотрите! Я абсолютно не похож на преступника. Мне даже оружие некуда спрятать. Только помогите сообщить в отдел, что я жив…

Дверь отворилась сначала не широко. Толстая, пожилая дежурная вгляделась в темноту, побледнела и перекрестилась, беззвучно шевеля губами. Саша чуть не вскрикнул, узнав женщину. Она будто пришла из его детства, где были садик, школа, каток, новогодние ёлки. Там, на Васильевском острове, жила её племянница – первая и единственная Сашина любовь.

Из-под форменного берета дежурной выбивались завитые «химией» светлые волосы. Круглое, румяное лицо, зажатый щеками нос картошкой, узкие смешливые глаза… Как она похожа на свою сестру, мать Инессы Шейхтдиновой! Сейчас, правда, тётка смотрела с суеверным ужасом, который постепенно переходил в благоговение.

– Мария Степановна? – спросил Саша, всё-таки вспомнив её имя.

У него ещё нашлись силы сделать несколько шагов к дежурной, которая испугалась ещё больше.

– Откуда ты меня знаешь-то, сынок? – Она сощурилась ещё сильнее. – Господи! Я уж думала – видение мне на святки… Я ж всё плачу и молюсь. Сестру родную на днях схоронила, Лидию. И вдруг – стоит человек, а вокруг – свет. Зимой-то – в набедренной повязке! Сам – глазастый, печальный такой… Наверное, кажется мне всё это. Не бывает так в жизни.

– Лидия Степановна, значит, скончалась? – пробормотал Саша, опираясь на плечо женщины.

Он хотел идти сам, но, против воли, навалился на Марию Степановну всей тяжестью. Перед глазами только мелькали валенки с галошами, и рвал барабанные перепонки визг снега под её тяжелым шагом.

– Ты разве с Лидочкой знаком? – совсем оторопела дежурная. – А я-то тебя и не припомню. Темно здесь, сынок, пойдём в дом!

– Я – Саша Минц. Мы с Инессой вместе росли. Вы пару раз к ним приезжали, на Большой проспект. Но я тогда ещё маленьким был. А слышал много про вас, видел фотографии в альбоме…