Мимо денег - Анатолий Афанасьев

— Мы законы знаем, — пробурчал он. — Будьте любезны, покажите удостоверение.

Сидоркин двумя ударами по ступням раздвинул пошире Корину ноги и привычно обшарил могучее туловище. В душе он ликовал. Все расчеты подтвердились, и интуиция не подвела. Двое суток бессменного дежурства принесли свои плоды. Сегодня он упрочил блестящую репутацию сыскаря. Никто не знал, что он здесь. В самой психушке он тоже никому не объявлялся. Провел две ночи без сна, без жратвы, прячась в больничном саду, завшивел и оголодал, но результат налицо. Он с удовлетворением представлял рожу полковника Сергованцева, когда доложит ему, что маньяк задержан. Конечно, он нарушил множество инструкций, но так он поступал всегда, когда игра стоила свеч. Предпочитал триумф в чистом виде, не разбавленный ничьим посторонним вмешательством.

Два часа назад, задремав в травяной пещерке в больничном саду, очнулся как от толчка, и ухватил краем глаза черную тень, мелькнувшую в балюстраде второго этажа. Сначала решил, что померещилось, сказалось напряжение бессонных ночей, но вскоре получил подтверждение: долгожданный гость наконец-то пожаловал — быстро вспыхнувшее и потушенное окно на втором этаже, возбужденные мужские голоса, потом женские… Однако сейчас, производя задержание, он усомнился в своем успехе — не тащит ли пустышку? Разумеется, маньяки умеют прикидываться кем угодно, а в критической ситуации проявляют чудеса изворотливости, но этот держал себя уж больно независимо и отреагировал на появление вооруженного незнакомца точно так же, как отреагировал бы любой нормальный человек. Ладно, подумал Сидоркин, разберемся в более благоприятной обстановке.

— Удостоверение? — переспросил он, изучив поросший пегой шерстью затылок, чисто выбритую щеку. — А в рожу не хочешь?

— За что в рожу, — обиделся Корин, не делая, впрочем, резких движений. — Может, скажете, чего надо? Я никуда не убегаю.

Опять нормальный тон слегка напуганного, но ни в чем не повинного человека. Сидоркин достал из кармана пластиковый браслет с застежкой-капканом.

— Давай руку… Бежать тебе некуда, голубок. Считай, добегался.

— Вам придется отвечать за самоуправство. Это медицинское учреждение, а вы себе позволяете…

Что он себе позволяет, Сидоркин не услышал. Протянув назад руку, к которой майор уже прикоснулся браслетом, Корин подпрыгнул и, согнув колени, обеими ступнями отшвырнул противника к противоположной стене. Это был никакой не прием, а пластичное звериное движение, которое нельзя предугадать и за которым уследить невозможно. У Сидоркина осталось впечатление, что волосатик сломался в позвоночнике и вывернул себя наизнанку. Впечатление мимолетное, как блик солнца из-за туч. Падая, он выронил пистолет и в следующую секунду обнаружил, что прижат к полу силой, намного превосходящей его собственную. Сперло дыхание, и в животе возникло ощущение, будто по нему стукнули бревном. Совсем близко увидел оскаленные клыки и две горящие свинцовые проплешины. И все же майор успел себя похвалить: не ошибся, нет, это тот самый маньяк, которого он ловит (почти поймал!). Теперь это очевидно.

— Ну что, особист? — прошипело чудовище самодовольно. — Кто из нас добегался?

— Ловок, шельма, — признал Сидоркин. — Так ведь еще не вечер.

Корин ткнул ему в зубы костяшками пальцев, отчего у майора затрепетал мозжечок. Пообещал:

— Скоро будет вечер и даже ночь. Как меня выследил, мент?

— Шел по трупам. — Сидоркин проглотил липкий кровяной комок. — Ты же их оставляешь, как шелуху от семечек.

— И сколько вас таких следопытов? Или ты один?

— Нас много, не сомневайся. Тебе, парень, так и так капут. Лучше сдайся добровольно. Зачтут как явку с повинной.

— Докажи, что много.

— Тогда сдашься?

— Может быть. — Корин придавил его грудь коленом, повредив несколько ребер. Силища огромная, о чем говорить… С медведем свела судьба.

— Доказательство в кармане, — сказал Сидоркин. — Можешь сам убедиться.

Чудовище сделало по-своему. Обхватило железными клешнями его глотку и чуть-чуть приподнялось, чтобы майор мог сунуть руку в карман. Он понял, достал бумажник, где, кроме всего прочего, лежала фотография волосатика. Говорить он не мог и затряс бумажником, как флажком. Корин опять придавил его всей тушей, раскрыл бумажник и наткнулся на фотку. Разглядывал с любопытством. Похож, но не очень. И все-таки непонятно. Где же он так наследил?

— Откуда это, мент?

— А как думаешь?

За дерзость Сидоркин получил двусторонний хлопок по ушам, отчего трепещущий мозжечок послал по нервной системе огненный импульс, и он на некоторое время оглох.

— Не шути со мной, — предупредил Корин, начавший испытывать некоторое уважение к жертве. — Я шуток не понимаю.

Сидоркин по губам прочитал сказанное, на всякий случай сообщил:

— Не слышу. Оглушил. Слезь, потолкуем по-хорошему.

— О чем, мент? Ты уже мертвец. Сейчас сердце выну. Ишь как скачет воробышком… Страшно тебе, мент?

Забавляясь, предвкушая сладкую горечь во рту, Корин приложил ухо к груди майора, и это была его единственная маленькая ошибка. Сидоркин, упершись пятками, скользнул вперед и зубами впился в лохматую щеку чудовища, прокусив до десен. На маневр потратил столько же сил, как на сто прыжков с парашютом.

У Корина был заниженный болевой порог, и он давно нашел этому объяснение. Погружение в духовные глубины бытия, борьба со злом на тонком уровне сделали его практически невосприимчивым к примитивным физическим страданиям. Однако подлый поступок живчика-мента на секунду отвлек его внимание, он расслабился, и Сидоркин воспользовался этим. Ухитрился высвободить руки и, уже на последнем энергетическом сломе, ткнул растопыренными пальцами, как гвоздями, в свинцовые зенки. Ослепленный, Корин взвыл и затряс башкой, как вол, отгоняющий слепней. А когда очухался, то увидел, что юркий майор, извиваясь червем, целеустремленно ползет к своей пушке, лежащей возле самой двери. Ему оставалось не больше метра, чтобы коснуться ствола рукой.

— Стой, догоню! — насмешливо окликнул Корин, чем подхлестнул майора.

Тот почти накрыл пистолет ладонью, но Корин опередил, носком отшвырнул пистолет подальше к стене. Затем осыпал живчика градом пинков, целя по почкам, по печени, по сердцу, но сдерживаясь, не вышибая дух окончательно. Ему хотелось еще поговорить с ползунком, выказывающим чудеса живучести.

— Какой-то ты неугомонный, мент, — заметил озадаченно, прервав экзекуцию. — Перед смертью надо вести себя с достоинством, не шебуршиться. Не учили тебя?

Майор перевернулся на спину, пыхтел, пучил осоловелые глаза.

— Чьей смертью, подонок? Уж не твоей ли?

— Кто еще знает обо мне? Скажи — и прикончу без мук.

Их взгляды на мгновение сошлись.

— Ты не так уж безумен, — прошамкал Сидоркин разбитым ртом. — Просто одичал. Сдавайся, подлечат. Я похлопочу.