Двадцать кубов счастья - Дамер Кит

Наши встречи продолжались. Я пытался объяснить Веронике, что у нас нет будущего, что ей следует найти другого мужчину, но в Родионе она видела лишь друга, а других кандидатов не было. Мне она объясняла, что скоро все закончится, но пока мы можем наслаждаться дружбой без каких-либо обязательств.

И все закончилось. Мы прекратили общаться. Но именно тогда я познал, что такое настоящий ад. Вроде все хорошо, но тот момент, что инкубационный период ВИЧа длится от трех до шести месяцев, не давал мне покоя. Я каждый месяц сдавал анализы. И понеслось: бессонные ночи, безудержный, неконтролируемый вал рвущих душу переживаний и бесконечные страхи. Раскаивался, молился всем известным богам, обещал все изменить, умолял о еще одном, пусть даже последнем, шансе, временами рыдал, презирая себя за это. Было обидно до слез, что в очередной раз мне не удалось совладать с собой: меня не остановил даже страх перед смертью. Я уже начинал думать, что проще покончить с собой. В те дни эта мысль крепко засела в моем сознании, но я дал себе обещание, что выдержу эту пытку до конца.

Дискондартные пары – это форма отношений, о которой я впервые узнал от Вероники. Все просто: инфицирован только один партнер. Сегодня о вирусе известно гораздо больше. Соблюдая все правила гигиенического, интимного и бытового характера, поражение и передачу можно исключить полностью. Дискондартные семьи могут целоваться, заниматься оральным сексом, сексом в презервативах сколько угодно, но только при одном условии – соблюдая правила. Тогда риски сводятся к минимуму, а жизнь идет своим чередом, как ни в чем не бывало. Я был удивлен этому факту, и считал такие семьи показателем настоящей любви и смелости.

Я не пополнил списки таких пар. А еще через полгода плакал как ребенок, получив на руки результаты анализов. Это было новым рождением. Шесть месяцев я мучился от воображаемых сцен, где признаюсь маме и брату в своем новом недуге. Представлял мамины слезы, ее инфаркт, грыз себя каждый день и не хотел жить. Да лучше бы я вообще не появлялся на свет!

Но я родился. И не сломался даже тогда, когда, еще будучи в утробе, мою шею стянула пуповина, пытаясь задушить меня, словно змея. Значит, моя миссия в этой жизни не завершена. Кому-то и для чего-то я еще нужен.

Или вспомнить тот случай, когда в свои восемь лет я выжил после операции по удалению эхинококка печени, за которую доктора не брались два месяца, уверяя мою маму и друг друга в бесполезности данного мероприятия. И ведь что-то значили мои спасения от героиновых передозировок! Кстати, я так и не увидел никакого света в конце темного тоннеля, не летал вокруг своего тела и не разговаривал с чужими голосами. Если честно, я и сегодня не уверен, что нас что-то ждет после смерти. Там небытие. Ничто. Полное отсутствие.

Спустя несколько месяцев Вероника, наконец, найдет себе достойного мужчину «такого же вида», как и она. Он примет ее детей и они поженятся. А я, в очередной раз, переосмыслив содеянные мною безрассудные поступки, начну постепенно выбираться из ямы.

Несмотря на смутные времена, в очередной раз наступившие в моей жизни, надежда и вера в благополучный исход не оставляли меня. Однажды мама, в обществе знакомых теток, случайно услышала разговор о некой терапии, которой воспользовалась чья-то дочь. У дочери был гепс. По рассказам знакомой, мама выяснила, что девочка получила бесплатное лечение по государственной программе. В тот же день она примчалась ко мне, чтобы поделиться услышанным. Я видел, как горели ее глаза, а в голосе чувствовалась такая уверенность и такой вызов, что я понял – это то обстоятельство, которое может все изменить. В итоге, оно стало началом безудержной и тяжелой борьбы с «системой», борьбы за шанс, который дается лишь раз в жизни.

Снова начались хождения по клиникам и больницам. Мы задавали вопросы, пытались хоть что-то узнать про терапию. Но все без исключения – наш участковый инфекционист, знакомые начмеды, главврачи и прочие доктора, которые хоть как-то могли нам помочь или что-то рассказать, – в один голос утверждали, что ничего не слышали о программе. Тогда мы начали искать ответы среди больших людей, решавших судьбы таких, как я.

В те времена отношения с братом были особенно натянутыми. Мы виделись редко и практически не общались. Но госпрограмма и возможность избавиться от недуга объединили нас, и мы начали вместе окучивать кабинеты шишек. Как-то мы вдвоем ждали приема у одного очень важного и весомого профессора, который рулил серьезные вопросы и был тесно связан с министерством здравоохранения нашего региона. Также профессор курировал отделение в инфекционной больнице, где лечили пациентов с гепатитом А и Б. Мы были уверены, что сей благородный муж связан с нужными медицинскими структурами, поскольку его послужной список, который мы нашли в интернете, без сомнения, указывал на это. И вот, мы в его обители: заходим в просторный кабинет и заявляем, что слышали о государственной программе, о бесплатном лечении гепатита С, и просим помочь нам получить его! Вот чудики! Но кто мы такие, чтобы вообще появляться у его порога?! В итоге профессор рассказал нам, что терапия действительно есть, что гепс реально лечится благодаря сильным медикаментам класса пегилированных интерферонов, таких как «Пегасис»14 или «ПегИнтрон»15 в комбинации с «Рибавирином»16. Конечно, вылечиться – не означает полностью избавиться от вируса (хотя и такое реально), но заблокировать его можно. После лечения инфицированный пациент классифицируется как носитель. Хотя, носитель вируса при таком заболевании – понятие растяжимое. Можно сказать так: вирус в организме присутствует, но он находится под колпаком, то есть не активен, его нет в крови, и он никак не влияет на здоровье человека. По крайней мере, так нам рассказали. Но оставим детали, о них позже. После задушевного разговора, на протяжении которого клятвенник Гиппократа с понимающим видом пичкал нас добрыми советами о том, как дальше жить, мы с братом были тактично посланы домой. Ссылаясь на то, что его подразделение не принимает участие в определении везунчиков и в распределении медикаментов, профессор, провожая нас, наконец, облегченно выдохнул и распрощался. Так перед нами захлопнулась очередная дверь.

Нас всякий раз посылали. В итоге, после многочисленных отказов, возникло ощущение собственной беспомощности перед системой, пришло осознание бессмысленности всей этой борьбы. Я уверен, что многие знали об этой программе, но никто о ней не говорил. Для наших спасителей мы с братом были лишь двумя подстрявшими на всю жизнь больными неудачниками. Это ситуация, где победой и не пахло, к сожалению, сыграла свою негативную роль.

Несмотря на совместные походы и попытки добиться терапии, отношения с братом усложнялись. Из-за отсутствия результата, он стал пить еще больше. Я частенько ездил к нему и пытался привести в чувства. Но и это не помогало. Мы вновь отдалились, стали чаще конфликтовать, а после все реже и реже видеться. Я уже окончательно не мог на него повлиять, а ему было плевать на всех, кто окружал его. Брат постепенно осознанно начал хоронить себя. Он сдался. Помню, как однажды, когда мы вдвоем гуляли по лесу, я пытался донести до него, что не все еще кончено, просто нужно взять себя в руки и двигаться вперед, и тогда мы добьемся лечения, все образуется и будет хорошо. Тогда он смеялся мне прямо в лицо. Ты ничего не сможешь сделать, потому что эту систему не победить, говорил он. Твоя цель – это миф, – так издевательски реагировал брат на мои призывы. В итоге, я стал презирать его. За безрассудство, за его поступки, за то, что он прекрасно знал о последствиях каждого своего действия и ничего не менял.