Дальше живите сами - Джонатан Троппер

— Так все складно звучит. Ты много об этом думала.

— Время есть, я же никуда особенно не хожу.

— Но ты напрасно ничего мне не говорила.

— Говорила. Ты меня не слышал.

— В конце концов услышал бы. Надо было повторять, пока не услышу.

— Может, ты и прав.

— Тогда был шанс все исправить! — Меня охватывает внезапная ярость. — Мы могли все исправить! А ты сдалась. Нашла себе другого даже прежде, чем я понял, что у нас что-то не так. Это мог быть наш ребенок.

— Это и есть наш ребенок. Наш с тобой ребенок.

— Нас с тобой больше не существует. — Я вскакиваю, намереваясь уйти. — Мы чужие люди. Я не готов растить ребенка с чужим человеком.

— Джад! — умоляюще восклицает она. — Мы наконец разговариваем. Сядь, прошу тебя…

Я слышу, как притихли стюардессы, почуяв, что в непосредственной близости от них разыгрывается маленькая драма. Я бросаю последний, долгий взгляд на Джен, на ее усталое, отчаянное лицо:

— Я не готов.

— Пожалуйста, не уходи, — повторяет она, но я уже направляюсь к выходу, лавируя меж столиков. Последнее, что я слышу от Джен вдогонку: «Это не рассосется!» И от этой истины, какой бы очевидной она ни была, я уже не могу вдохнуть, легкие не разжимаются — и я бегу, бегу без оглядки. Ведь мечтаю я именно об этом. Чтоб рассосалось. Я не готов быть отцом. Мне нечего предложить этому ребенку — у меня нет ни мудрости, ни опыта, ни дома, ни работы, ни жены. Вздумай я, в нынешнем моем положении, усыновить ребенка, органы опеки меня бы наверняка забраковали. Я — никто, и у меня нет ничего. Ничегошеньки! Какой ребенок будет уважать такого отца? Ребенок мог бы стать моим шансом начать сначала, обрести того, кто меня полюбит, несмотря на все издержки, но… Шансов больше нет, прошлое не отринуть, не избыть, я выгляжу жалко, тем более жалко, что скоро стану отцом-одиночкой.

Я иду по широкому, устланному коврами проходу к стоянке, и тут ноги у меня вдруг подкашиваются. Я хватаюсь за стенку и медленно сползаю на пол. Из конференц-зала появляется группа парней в смокингах. Энергичные, молодые — почти юные, лет двадцати с чем-то, — они передают по кругу серебристую фляжку и, подзадоривая, хлопают друг друга по плечам. Это жених с друзьями. Жениха я отличаю по длинным фалдам и белому галстуку. Он не старше остальных, до неприличия красив и чисто выбрит. Волосы приглажены гелем. Вся компания устремляется в какое-то другое помещение — в лапы фотографа, который уже приготовил аппаратуру для съемки. На миг в проходе остаемся только мы с женихом — и встречаемся взглядами. Он приветливо улыбается.

— Друг, — говорит он, источая доброжелательность. — Помощь не нужна?

— Нет, спасибо, — отвечаю я. — Удачи тебе.

— Спасибо. Удача в моем деле не помешает.

— Даже не представляешь, как ты прав.

Я для него не существую. Сегодня у него свадьба, и для него не существует ничто и никто, весь внешний мир для него — призраки. А я в трауре и в прострации, и он для меня — тоже призрак, мы просто встретились в доме с привидениями и жалеем друг друга. Даже неизвестно, кто кого больше жалеет… Потом он поправляет галстук и направляется туда, где его самонадеянную наивность сейчас запечатлеют для потомков. А я кое-как поднимаюсь и, пошатываясь, иду на стоянку, к машине.

16:40

Я еду не в родительский дом, а в Кингстон, в дом, где раньше жил вместе с Джен. Поездка занимает два часа. Вхожу по-хозяйски, через переднюю дверь — я так периодически делаю, когда точно знаю, что Джен с Уэйдом нет дома. Если б у меня был постоянный психоаналитик, он бы наверняка спросил, какого черта я наведываюсь в этот дом, что я там забыл. Ведь это уже не мой дом. Психоаналитику я скажу без обиняков, как вам сейчас: не знаю. Я знаю только одно: время от времени, без всякого повода и умысла, я прихожу в этот дом и сую свой нос в каждый угол. Разумеется, юридически дом по-прежнему наполовину мой. Кстати, если бы Джен категорически не желала меня туда впускать, она бы давно сменила замки. Или, по крайней мере, код, которым, войдя в дом, надо отключать сигнализацию. Мы когда-то придумали его вместе.

Я отпираю дверь и, оказавшись в прихожей, замечаю, что со столика, куда мы обычно сваливали почту, убрана наша с Джен фотография. На кухне все по-прежнему, только на дверце холодильника тоже нет фотографий — а я помню, тут мы были сняты на винограднике, а еще тут была прилеплена моя старая черно-белая карточка, времен колледжа, Джен ее так любила. На этой карточке я сижу на парапете в шапке а-ля король регги Боб Марли и улыбаюсь в объектив — а на самом деле я улыбался Джен, потому что она меня снимала. Фотографий Джен с Уэйдом тоже нет, и мне видится в этом добрый знак: возможно, эти отношения для нее не так уж ценны. Тьфу ты, дурацкие рассуждения! Их связь длится уже год! А фоток нет потому, что супружескую неверность фиксировать не принято.

Я иду наверх и распахиваю дверь в спальню. Вот оно, место преступления. Кровать, кресло-качалка, комоды, зеркало… никаких признаков эпицентра взрыва… крушения брака… Подхожу к своему комоду, наугад выдвигаю ящик. Его трусы, майки, стопка темных носков. В следующем ящике — футболки и спортивные рубашки с коротким рукавом. В шкафу несколько пар джинсов, два-три костюма. Негусто. Похоже, Уэйд перевез только самое необходимое, а прежний свой дом оставил за собой. Я снимаю брюки с вешалок, из-под пиджаков, и достаю из шкафчика с лекарствами пинцет. Потом, прихватив из холодильника упаковку с шестью банками пива, которыми запасся Уэйд, спускаюсь в подвал, включаю плазменный телевизор, ставлю диск с «Безумным Максом» и принимаюсь аккуратно подпарывать швы на брюках — не полностью, а так, чтоб держались. Пускай Уэйд немножко походит, доедет до работы, а там они, глядишь, и развалятся. Желательно — при большом стечении народа. Повесив брюки обратно в шкаф, я открываю дверцу прикроватной тумбочки. Бумажник. В нем — несколько стодолларовых купюр. Пузырек с надписью «Напроксен». Врешь, это не болеутоляющее! Я по прошлым набегам выяснил, что у него тут заначка виагры. Так, чековая книжка… мелкие деньги, квитанции, спортивный журнал с картинками, зарядка для мобильника, запасной ключ от машины. Я кладу в карман виагру и триста долларов.

В подвале стоит картонная коробка со старыми фотоальбомами. Я выбираю нашу поездку в Мексику. Это было, когда мы потеряли ребенка. Двухнедельная поездка в Мексику как утешительный приз. Мы тогда раскошелились, сняли частную виллу. Вот мы на пляже, вот — в бассейне, вот — на водяной горке, вот — в казино. Мы тогда установили правило: о ребенке ни слова, равно как о доме и об обычной жизни. Часами валялись на песке и пялились в синюю даль, так что, даже закрыв глаза, мы видели только море. Читали какие-то романы, но сюжета не запоминали. Солнце растопило мозги до желеобразного состояния. Джен накупила себе купальников, которые выгодно подчеркивали ее загар. Она покорно высидела долгие часы, пока толстая чернокожая мексиканка делала ей сто торчащих косичек, как у Бо Дерека. Мы занимались сексом каждый вечер, перед ужином, отчаянно, до беспамятства, до боли, до стертых гениталий. И целовались до крови.