С чистого листа - Джейк Саймонс

— Ты должен был рассказать мне раньше.

— Я рассказываю теперь.

— Каким был Арик?

— Не таким, как ты, наверное, представляешь. Очень образованным человеком. Он много лет учился в Еврейском университете. А его отвага — я никогда не видел такого отважного человека. Ни до, ни после.

Адам заерзал на стуле, вдруг усомнившись в собственной храбрости.

— Ты участвовал в операции, которая расколола египетские силы?

— Да. К тому моменту для Израиля наступил перелом. Нас застигли врасплох, в самый священный для израильтян день. Только что мы постились, а через несколько часов нам пришлось биться за свои жизни и за жизни родных. Арик тогда уже уволился из армии. Когда его снова призвали, он умолял, чтобы ему позволили пойти в атаку на египетские войска, сойтись с ними грудь к груди. Как Давид с Голиафом.

— Ему отказали?

— У командования были на него другие виды. Только человек с его отвагой мог такое провернуть. Я удостоился чести помогать ему. Под покровом темноты мы оставили позади свою армию и с помощью штурмовых мостов форсировали Суэцкий канал. Потом неожиданно атаковали египтян в самой слабой их точке, на границе двух армий, и обошли с тыла. Сражение — я никогда не видел такого сражения. Потери были огромными. Когда путь был расчищен, дивизия Брена Адана прошла следом за нами по захваченной территории и взяла в кольцо весь Суэц. Третья египетская армия целиком попала в окружение. Потом мы проникли далеко в глубь Египта. К концу войны наши силы находились всего в сотне километров от Каира.

— А на севере израильский авиадесант остановился всего в шестидесяти километрах от Дамаска.

— Верно.

— Ты был частью легенды. А я даже не догадывался, — проговорил Адам.

— Если бы не Арик, Израиль бы пал, — продолжал Хайим, как будто не слышал Адама. — Произошел бы геноцид. Еще один геноцид. — Он осушил бокал и наклонился ближе к сыну: — Меня до сих пор посещают кошмары из времен той войны. Трупы, пожары, вопли. Но я считаю это частью своей жертвы. Когда орудия затихают, битва только начинается.

— Но в твое время все было гораздо проще. Наш отряд потерял бойца. Ради чего? Это была операция по подрыву корабля, а не война, как у тебя. Мы не защищали свои дома, свои семьи.

Отец посмотрел сыну в глаза.

— Защищали, Адам, — сказал он. — Защищали.

Они помолчали. С приближением ночи ветер становился прохладнее, и вокруг начинали гудеть и жужжать насекомые.

— Ты должен кое-что понимать, — проговорил наконец Хайим. — У нас, евреев, есть право быть здесь, право на мирную жизнь. Но арабские страны вокруг нас жаждут нашей крови. Во время войны они поддерживали Гитлера и строили планы Окончательного решения еврейского вопроса для Палестины. Потом, как только образовался Израиль, они напали на нас превосходящими силами. Это было до наших побед, до поселений, когда никто еще не слышал даже слова такого — «оккупация». Нам приходилось отбиваться от них в сорок восьмом, потом в шестьдесят седьмом и снова в семьдесят третьем, причем мы не провоцировали этих конфликтов. Мы противостояли врагу, который хотел предать всех нас мечу — женщин, детей, даже младенцев. И теперь нам нельзя забывать уроков ранних войн. Мы должны добиться господства и удерживать это господство. Арабский мир до сих пор не напился нашей крови. Если мы дадим слабину, хотя бы на миг, наши земли заполонят враги.

Адам кивнул. Он слушал эту лекцию далеко не в первый раз. Но сегодня, хотя на душе скребли кошки, ему впервые показалось, что он ее понял.

— Сегодня наша жизнь стала в чем-то сложнее, но в чем-то и проще, — продолжал отец, гася сигарету. — Войны моего времени показали твоему поколению, что переговорами мы мира не достигнем. И пускай остальные страны думают что хотят. Это не их сотрут с лица земли, если какая-нибудь уступка или компромисс выйдет боком. Мы не можем ничего отдать. Нам нужны поселения, чтобы оградить буферной зоной исконный Израиль. Нам нужны Голанские высоты,[17]чтобы сирийцы не могли захватить нас за считаные часы. — Он открыл новую бутылку арака и наполнил оба стакана до краев. — За тебя, мой сын, — сказал он, чуть приподняв стакан, — и за все твои будущие операции. Все, что ты делаешь, делается для защиты нашего народа. И мы этим очень гордимся.

Еще одна ночь, и снова Юзи не спалось. Деньги до сих пор не пришли на счет. Голова коснулась подушки в половине четвертого утра, и на Юзи набросилась тьма, перед глазами заплясали размытые видения. Коль говорил много, но Юзи почти все пропускал мимо ушей. На рассвете он встал, протер красные глаза и закурил косяк. Со всех сторон доносились звуки просыпающегося клуба, оживающего города. Позвякивание тележек, на которых персонал развозил завтраки по комнатам. Рокот автобусов снаружи. Голоса. Опасность.

От косяка его разморило, и он попытался уснуть. К этому времени свет уже пробивался сквозь занавески, и Юзи ощущал дисгармонию с миром. Мозг все перемалывал и перемалывал мысли; по телу как будто пустили мощный электрический ток. Привычная галерея образов обступала его, перемешивалась, складывалась в новые сочетания, меняя картинки, как бойцов в командном реслинге: Бюро, Либерти, «Корица», убитые им люди; операция «Смена режима», Авнери, Галь; Надим Сам Каакур, Рам Шалев. Потом, еще глубже в прошлом, его сын, Нехама, родители. Солнце поднималось в небе, но Юзи кутался в одеяла, мечась в поисках облегчения.

А потом пришло время обеда, и Юзи, вытащив себя из постели, заказал его в номер. Может, сегодня тот самый день? Либерти объявится и даст ему новую работу? Он нуждался в действии, в каком угодно, лишь бы вырваться из этого уничтожающего круга мыслей. Юзи съел обед, просматривая израильские новостные сайты и почесывая затылок. Сегодня писали о неудавшемся покушении на иранского ученого, предпринятом три месяца назад. Ученый этот, утверждалось в газете, проводил биологические исследования и не участвовал в ядерном проекте. Как и говорил Авнери, о смерти Рама Шалева не забывали. Появился новый — очередной — анализ нападения террориста-смертника с анимированными картами иерусалимской гостиницы и любительской видеозаписью взрыва. Появились новые — очередные — статьи в память о Шалеве. Его фотография, фотографии с похорон. Сцену подготовили, но где деньги? Уже скоро, повторял Авнери, уже скоро. Не сегодня завтра Юзи проснется знаменитым. И если через неделю денег не будет, он станет вести себя менее вежливо.

После обеда Юзи включил телевизор, подумывал позвонить Галь, но телефон так и не взял. Действие, черт побери. Ему нужно действие. Он выкурил еще один косяк и наконец уснул на час. Потом проснулся. Два фильма по кабельному, в ряд; пачка сигарет. Еда в номер. К тому времени, как Юзи выключил телевизор и в комнате наступила тишина, о какой он почти забыл, на улице смеркалось. Дни мелькали, а его жизнь стояла на месте как замороженная. Чересчур взвинченный, чтобы выходить из дома, чересчур усталый, чтобы спать, он сидел в комнате, а дни шли мимо, один за другим, не останавливаясь ни на миг, толкая вперед все, кроме него. Такую жизнь он с готовностью принимал, когда много лет назад вступал в ряды Бюро. Жизнь ради идеала, ради удобного случая, ждать которого он мог сколько угодно долго. Жизнь разведчика. Но те времена миновали. На самом деле это ущербное существование, эта полужизнь, в которой никто уже не знал правды — в которой он сам почти забыл, как различать правду и ложь, — оказалась бледнее, бессмысленнее и тоскливее, чем он мог себе представить.