Сценарий - Генри Сирил

Старый армейский рюкзак. Думаю, ты не расставался с ним ни на минуту. И я знаю почему. Ты боялся потерять то, что в нем лежало. Ты хранил это для меня, потому что в глубине души не сомневался – когда-нибудь мы встретимся. И тогда ты уничтожишь меня. За то, что из меня вышел никудышный отец.

Улыбка, словно выдолбленная в мраморе, она не сходила с твоих губ, когда ты скинул рюкзак на землю и пнул его к моим ногам.

«Можешь не сейчас, – сказал ты, – можешь после того, как убьешь меня, но обязательно открой его. И забери то, что в нем лежит».

Если вам нужно провести кого-то странным, нелепым маршрутом, говорите ему, что это сюрприз. Не усложняйте. Если человек вам доверяет, этих двух слов вполне хватит. Это сюрприз – и можете завести их в темный подвал заброшенного дома. Если это ребенок, который верит вам, – не усложняйте. В этом нет смысла.

Ангар, с которого мы с Дорой собираемся запустить воздушного змея, находится на юго-западе от Брентвуд-парка, если смотреть на Оак-стрит. Дора знает это, но мы катим наши велики в сторону Секонд-стрит, потому что…

«Это сюрприз».

«Ну расскажи! Мне же интересно!»

«Увидишь. И не отставай!»

Если светит летнее солнце, если самое страшное, что может представить ваш спутник, – это двойка по алгебре, – вам не нужно ломать голову. Достаточно двух слов: это сюрприз.

«Блин. – Она смеется. – Ненавижу сюрпризы. Мне не хватает терпения. Ну скажи!»

«Почти приехали».

Мы останавливаемся на парковке за два здания от пиццерии «Джузеппе». Потому что здесь есть то, что мне нужно. В нескольких ярдах от нас над входом в станцию по проверке смога висит камера видеонаблюдения. И еще одна на торце антикварной лавки. Мы в их поле зрения.

«Чего мы остановились?»

Если с вами тот, кто доверяет вам, не стоит ломать голову, выдумывая что-то сложное.

«По-моему, у меня спустило колесо».

«Да нет, все нормально».

И мы едем дальше.

Останавливаемся перед бледно-оранжевой вывеской пиццерии.

«Подожди меня тут, я мигом», – говорю я Доре.

В «Джузеппе» отвратительное вишневое мороженое. Оно похоже на безвкусные красноватые холодные сопли. И все-таки мы купим его именно здесь, в пиццерии без единой камеры наружного наблюдения. Вероятно, Джузеппе не сильно переживает о безопасности своего заведения.

Если тот, кому вы верите, ведет вас странным маршрутом, что вы подумаете? На каком месте в списке предположений будет стоять «меня хотят убить, а сейчас убийца просто обеспечивает себе алиби»?

Подойдя к кассе, я оглядываюсь. Голова Доры с пышной копной кудрявых волос мелькает в стекле двери. Это вижу я. Значит, видит и кассир.

Я выхожу на улицу и протягиваю Доре вафельный рожок с подтаявшим красным шариком сверху.

«Мороженое? Это и был твой сюрприз?»

Дора разочарована. Дора ожидала чего-то большего.

Но если тот, кому вы доверяете, ведет вас странным маршрутом, на какое место в списке предположений вы поставите «отстойный сюрприз»? Явно выше предположений «алиби» и «убийство».

«А что, ты не любишь мороженое? Ну давай мне, я с удовольствием управлюсь вместо тебя».

«Ну уж дудки!» Дора улыбается. Дора забывает о том, какой странный маршрут мы проделали вместо того, чтобы сразу поехать к ангару, по пути к которому полно мест, где делают мороженое намного вкуснее этого.

* * *

Я поднял твой рюкзак и открыл его, Эндрю.

Тем выстрелом, сам того не желая, я освободил тебя. Подарил шанс на новую жизнь, без душевной боли и страданий. Жизнь с чистого листа. Я и теперь заклинал тебя оставить свои вопросы в прошлом и уйти. Но ты остался. Ты жаждал правды.

Я поднял твой рюкзак.

Правда в том, что мы оба виноваты в их смерти. Мы оба недоглядели за ними.

Правда в том, Эндрю-детоубийца, что в тот вечер оборвались две жизни.

С окровавленными лицами и багровыми следами на шеях, они лежали в паре футов друг от друга. Это их кровь я видел на металлических внутренностях старых машин. Софи Гаррет и Дора Гудман. Четырнадцати и десяти лет.

Это были моя дочь и твоя младшая сестра.

Я поднял твой рюкзак, Эндрю. И раскрыл его.

Распухший от времени и бесконечно перечитываемый тобой, там лежал дневник с ее именем на матово-красной обложке.

Дневник моей Софи.

* * *

Солнце раскалило металлический настил так, что вполне можно приготовить себе омлет с беконом.

Я подкладываю под себя рюкзак, надвигаю бейсболку на лоб и ложусь.

Желто-красный ромб неправильной формы маленькой точкой кружит высоко в небе.

Эмоциональная память – самый ненадежный союзник. Она предаст вас. Со временем она обязательно вас предаст. Исказит ощущения, некогда испытанные. Или сотрет их вовсе. Она все время требует пищи; требует, чтобы вы подпитывали ее, фиксируя прошлое на видеокамеру, диктофон или на бумагу.

Мы давно съели наши ланчи. Через пару часов солнце начнет клониться к закату.

Эмоциональная память – наш враг. Собирая по крупицам эмоции, я не могу позволить себе такую роскошь, как забыть.

Забыть все, что подарили мне Геракл и рыскающий в траве Рэндольф; мертвый Джаспер и слезы Нэда Спенсера; Эл-Три-Фута…

Но важнее всего – я не могу позволить себе забыть то, что случится через несколько часов.

Не думайте, что воспоминания будут кормить вас эмоциями до конца ваших дней. Фиксируйте их.

Перед тем, как сегодня утром Эндрю и Дора пришли к нам, перед тем, как мы прыгнули на велики и купили мороженое; как я улеглась на рюкзак и весь день наблюдала за Дорой, поднимающей в небо воздушного змея; перед тем, как наступил последний день ее жизни, я осознала, что память – мой враг.

От Геракла не осталось ничего. Спенсер и его дохлый пес растворились в блеклых воспоминаниях того летнего дня, когда папаша решил вывести нас в парк Кеннет Хан на мой двенадцатый день рождения. И даже глаза Эла, налитые кровью из-за лопнувших капилляров, проклятая память превращает в кинематографическую пустышку, будто я видела все это на экране телевизора, а не в реальной жизни. Пальцы забыли тепло его шеи; забыли, как бились под ними вены.

Эмоциональная память, не доверяйте ей самое ценное, что только есть: пережитые ощущения.

И перед тем, как сегодня утром Эндрю и Дора придут к нам, я завела этот дневник.

Мы на крыше старого ангара. Дора запускает змея. Ест сэндвич, рассказывает о своем прошлом, о жизни в России, о годах, проведенных в детдоме после смерти родителей; а потом опять возвращается к змею; она лежит рядом, я слушаю о том, как их с братом усыновила бездетная пара, мистер и миссис Гудман; и снова воздушный змей болтается над нашими головами. Иногда я ей помогаю. Иногда она спрашивает, что я пишу в дневнике («дневник – это личное, Дора»), иногда, когда устает, садится на край крыши и что-то щебечет не умолкая. Я почти не слушаю ее. Весь день, что мы провели здесь, я вела этот дневник.