Если честно - Майкл Левитон

– Может, ей не нравится сам лагерь, а приезжает она для того, чтобы провести время с семьей? – предположила Ева.

– Если так, то пускай так и скажет, – ответил папа.

– Я так и говорю, – буркнула Мириам.

Но отец пропустил ее слова мимо ушей.

– Каждый год она по собственному желанию приезжает сюда, а затем принимается жаловаться на тему ею же принятого решения.

Ева поглядела на нас с Мириам так, словно папа сказал нечто крайне жестокое, но быстро поняла по выражениям наших лиц, что для нас такой стиль общения был абсолютно нормальным.

После ужина мы с Евой вернулись в нашу палатку, чтобы одеться потеплее и захватить фонарики. В сумерках окружавший нас лес казался серым и неприглядным.

– Неприятно вышло, – прокомментировала Ева.

– Что? А, ты про папину шутку на тему того, что ты слишком крута, чтобы быть моей девушкой? – уточнил я.

– Это тоже, да, – ответила она. – Но я вообще не про это, а про то, как твой отец разговаривает с Мириам. Она ведь каждый год тратит время и силы на то, чтобы приехать сюда и провести с вами время, хоть явно до сих пор зла на ваших родителей, а твой папа встречает ее насмешками.

– Он всего лишь отметил, что она всегда приезжает по своей воле, а потом жалуется, – возразил я. – Все ведь так и есть.

– Но ей это неприятно! – сказала Ева.

– У каждого есть право чувствовать и говорить то, что ему хочется, – ответил я. – И точно так же у всех окружающих есть право на ответные эмоции и на то, чтобы сказать в ответ все, что им вздумается.

Ева явно начала уставать от узости моего восприятия.

– Да, но при этом никто почему-то не пытается хоть как-то поддержать и утешить Мириам!

– Если бы на месте моей семьи была бы твоя, Мириам делала бы вид, что ей здесь нравится, чтобы не расстраивать родителей. Мы бы все делали вид, что нам нравится Джо, чтобы порадовать маму. В итоге все бы, по сути, врали друг другу. Такое тебе бы больше понравилось?

Ева даже не смотрела на меня.

– Да не в правде или вранье дело! Дело в том, что надо показывать членам своей семьи, что любишь их! – она явно пыталась подобрать правильные слова, чтобы объяснить свою позицию. – Если все твои родственники такие честные, почему они совсем не говорят о том, как счастливы быть рядом друг с другом? Или как их печалит то, что Мириам настолько тяжело? Или о том, как рады, что их сын нашел себе девушку?

Я не мог ей ничего ответить. Обезоружив меня, Ева чуть успокоилась.

– Быть честным вовсе не значит не выказывать окружающим своей заботы.

– Еще как значит! – возразил я, воспрянув духом. – Правда задевает чувства людей. Если я буду заботиться о чувствах окружающих, я просто не смогу говорить им правду.

У Евы аж челюсть отвисла от неожиданности, но я продолжил:

– А если я стану переживать о том, что окружающие думают обо мне, мне будет больно, когда они скажут мне правду. Нельзя заботиться о чужих чувствах, если хочешь быть честным.

Обычно бледное лицо Евы начало наливаться краской.

– Майкл, – произнесла она медленно. – Тебя должно беспокоить то, как твои родные общаются друг с другом.

– По-твоему, я способен беспокоиться волевым усилием, когда захочется? Что я способен искренне поверить в то, во что ты хочешь, чтобы я поверил? – я разрыдался и добавил: – Ты говоришь вещи, которые говорят все нормальные люди! Но от твоего мнения я не могу просто так отмахнуться, потому что люблю тебя!

Ева тоже расплакалась и обняла меня.

– Ты защищаешь свою семью. Ты так любишь их, что защищаешь, даже когда они делают друг другу больно. Может, ты именно так и показываешь свою заботу.

– Я защищаю их потому, что они все делают правильно, а не потому, что забочусь о них.

Все еще обнимавшая меня Ева проигнорировала это мое замечание. Некоторое время мы стояли так, обнявшись и плача посреди леса, олицетворяя типичное представление о паре, приехавшей в семейный лагерь для психотерапии.

Тем же вечером мы с Евой тусовались у костра с Джошем, Мириам и еще десятком подростков из лагеря. Единственным взрослым здесь был отец, сидевший в одиночестве по другую сторону костра.

У Евы часто мерзли руки и ноги, так что я сидел и грел ее пальцы в своих ладонях. Я рассказывал ей о том случае, когда маленький папа пожаловался Баббе на холод, а та ответила: «Неправда. Это никакой не холод».

– Ужасно, – вздохнула Ева.

– Думаю, это одна из тех причин, по которым мы ненавидим, когда кто-то требует от нас таких же чувств, какие испытывает он сам.

Уже договорив, я осознал, что в условиях нашей недавней ссоры мои слова прозвучали особенно неприятно. Ева отвернулась к огню, сделав вид, что пропустила эту фразу мимо ушей.

– Ну что, Джош, как тебе колледж? – поинтересовался какой-то парень за двадцать.

– Нормально, – ответил Джош. – Теперь, правда, придется еще дополнительно попотеть, чтобы получить диплом в области молекулярной биологии и химии.

– Молекулярной биологии и химии?! – удивился я. Джош всегда ненавидел школу, и я и подумать не мог, что он мог вдруг заинтересоваться наукой. Образ Джоша в лаборатории с пробиркой в руках вызывал у меня неверие пополам со смехом.

– Ну, я ходил в интернах у судмедэксперта, – пояснил Джош. – Он мне и говорит, дескать, диплома о высшем в области уголовной юстиции недостаточно, что нужно будет еще отучиться на диплом по молекулярной биологии и химии.

Мы с Джошем редко общались лично, да и в разговорах с родителями речь о нем заходила нечасто, так что я и понятия не имел до того момента, что он решил строить свою карьеру в криминалистике.

Тут к нам с другой стороны костра подсел отец.

– Как ты, Мириам? – спросил он.

– Шел бы ты спать, – посоветовала Мириам. – Вместо своих вечных попыток тусить с молодежью.

– Слушай, почему ты постоянно наезжаешь на папу? – спросил Джош.

– Спасибо, Джош, – вмешался отец. – Она просто честно говорит то, что думает, – повернувшись к Мириам, он добавил: – Мне жаль, что тебе не по нраву мое общество.

– Вот он вечно так извиняется, – прокомментировала Мириам, обращаясь к Еве. Затем она вдруг повеселела, словно подумала о чем-то приятном. – А хочешь ужастик? – спросила она у Евы. – Когда мне было десять, папа сводил меня на Бродвей – там шел «Чикаго». Я потом сказала ему, что хочу выступать на Бродвее, когда вырасту, а он ответил: «Да ладно тебе, Мириам. Как ты планируешь туда прорваться? Ты же никогда нигде не играла и не умеешь ни петь, ни танцевать!» Я разревелась, а он просто закатил глаза и повел меня обратно в гостиницу.

Плечи отца опустились, сделав его похожим на провинившегося школьника за партой: