Месть Танатоса - Михель Гавен

«Ты что?! Ты разве не знаешь?! Это же сам Отто Скорцени!» «Как Ваше имя, юноша? — Отто Скорцени, мадам».

На этот раз их появление в «Кайзерхофе» произвело фурор. Алик и Ирма старались держаться в стороне, чтобы общество получше о разглядело красивую пару, которую представляли собой Скорцени и Маренн. Они оказались в центре внимания, они изумили всех.

Что за чудный цвет волос у этой дамы, которая прежде появлялась с Науйоксом и его женой, какое благородное лицо… Кто она? Новая пассия Скорцени? Ну и красавица!

Они сели за столик в самом центре — пусть вдосталь налюбуются. Маренн, как ни странно, совсем не чувствовала скованности теперь. Соединив прошлое с настоящим и обретя опору в самой себе, она, как говорят в музыке, поймала свою тональность.

Молодая женщина, встретившая в предыдущий раз Маренн враждебным взглядом, побледнела, как только они появились в зале, и… сразу же уехала. От Ирмы Маренн узнала, что это была Анна фон Блюхер — Скорцени недавно расстался с ней.

Позднее, когда зазвучал венский вальс, Скорцени пригласил Маренн танцевать. Ее глаза блестели, отражая море света, наполняющего зал, великолепие хрустальных люстр и… музыку ее души. Могла ли она вообразить всего месяц назад, голодная, измученная, выходя петь перед заезжим оберштурмбаннфюрером из Берлина, что всего несколько недель спустя она будет танцевать с ним в одном из самых дорогих ресторанов столицы новой Германии?!

«Как Ваше имя, юноша? — Отто Скорцени, мадам», — давний диалог вспоминался ей теперь как пароль, ведущий к спасению.

Поздно вечером оберштурмбаннфюрер СС Скорцени привез Маренн на виллу. Галантно попрощался, пожелав спокойной ночи. Вообще он держался корректно, даже несколько равнодушно, строго следуя выбранному тону — соблюдал дистанцию.

Но по его взгляду Маренн видела, что он любуется ею, она ему нравится. Впрочем, она понравилась ему еще тогда, в Вене, тогда он был совсем молод и простодушен и не скрывал своего восхищения принцессой. Каким он стал теперь? Сколько было у него женщин? И что связывало его с красивой, гордой девушкой, которая сразу же уехала из ресторана, как только они пришли?

Сегодня он не претендовал на постель. А что будет дальше? Как долго он будет изображать из себя благородного рыцаря? Должна же она чем-то заплатить за все полученные привилегии. Или он отдал дань прошлому, и только. Платить она будет кому-нибудь другому. У кого право первой ночи? У Гейдриха? У Гиммлера? У Шелленберга?

Маренн тихо рассмеялась: ни у кого. Она так нервничала по этому поводу, а вот первая ночь наступила и… она — одна. «Спи спокойно. Скоро поедешь в Швейцарию. Никому ты не нужна. Но все же Скорцени…» «Тот мальчик, которого она помнит в Вене, и этот молодой мужчина — день и ночь. Как он переменился! А она сама? Ведь и она теперь стала другой.

«Как Вас зовут, юноша?» Тогда он был почти влюблен. А сейчас? Она нужна ему для работы? Только для работы? «Что, радует тебя такое положение? Ты же хотела, чтобы только для работы! — Маренн иронизировала над собой… — Потому он и вел себя несколько холодновато, что Ирма передала ему твои слова о том,что не входило в условия. Наверное, он рассчитывал на другую встречу. Но все же принес веер и бальное платье от Шанель».

Несмотря на усталость и напряжение предыдущих ночей, Маренн почти не спалось. Все кружился перед ее глазами восхитительный, залитый светом зал: то ли Кайзерхофа, то ли Версаля, то ли Шенбрунна все смешалось в полудреме. Снова видела она темную аллею университетского парка и бегущего по ней юношу с окровавленной рапирой в руках.

«Я испортил Ваше манто, мадам». — «Это ерунда. Оно у меня не последнее…» Как все переменилось!

Да, похолодало настолько, что впору было надевать манто. Озеро сковал первый ледок, утки плавали в проруби. Отто Скорцени приехал к завтраку. Штефан поздоровался с ним просто, как со старинным другом, — он совсем не удивился тому, что оберштурмбаннфюрер из Берлина снова появился в их жизни.

За завтраком Скорцени сообщил, что накануне после ужина вынужден был вернуться в Управление и провел там всю ночь — накопились служебные дела. Он выглядел утомленным и предложил Маренн после завтрака прогуляться по свежему воздуху.

Закутавшись в черное норковое манго, Маренн шла рядом с ним по аллее вокруг озера и говорила. О чем? О себе. Почему-то ей захотелось рассказать ему о себе, как все сложилось в ее жизни. Ведь теперь решение принято, и все равно когда-нибудь ей придется рассказать ему… Лучше — сразу.

Каковы ее первые воспоминания о детстве? Какая земля всплывает в ее памяти при мысли о первых годах жизни? Франция? Что ж, можно сказать, что Франция. Но не та, и не такая, как Вы думаете, господин оберштурмбаннфюрер. Вовсе не блистательный Версаль.

И не Вена. Вену она впервые увидела намного позже, когда уже осиротела.

Вы удивитесь — ей вспоминается… пустыня. Да, да, колониальная Франция, затерянный среди барханов африканский форпост, на котором офицером начинал службу ее отец. Дороги многих знаменитых военачальников Франции начинались на таких вот удаленных от метрополии форпостах.

Но отец Маренн знаменитым военачальником не стал. Он рано умер. Он просто служил там. После рождения дочери и смерти совсем еще юной жены он вернулся к месту службы, а едва девочка подросла и сделала первые шаги, вызвал ее с воспитательницей-австриячкой из Франции к себе. Как охала пожилая, строгая бонна: «Тащить в такую даль ребенка, в такую жару — безумие!»

Как смешно она шлепала по песку, стыдливо прижимая к ногам приподнятые юбки и пряча от солнца лицо под зонтиком! Но какое раздолье было юной принцессе! Прежде чем она научилась ездить на пони, ее, по требовательному капризу, водрузили на спину двугорбого верблюда, и тот, осторожно ступая, — знал, наверное, какую хрупкую ношу несет, — обошел круг. Девочку поддерживал денщик отца, старый солдат.

Так и прошли ее первые годы детства среди семей служивших на форпосте офицеров, знатных и незнатных, одним из которых, героем пустыни, прославленным в боях с кочевниками, был близкий друг ее отца — маршал Фош. Тогда, конечно же, еще совсем молодой и совсем-совсем еще не Маршал. Во Франции его ждала прекрасная Мадлена, с которой он был обручен и должен был жениться по возвращении в метрополию.

Родного отца Маренн убили в одной из стычек в пустыне. Он умирал в палатке, на руках своего друга Фоша, и просил того никогда, никогда не отдавать его дочь австрийским родственникам. «Почему?» — недоумевал будущий Маршал. «Они объявят ее безумной…» Фош с трудом тогда понимал его, но обещал не оставлять малышку и воспитать ее во Франции.

Помнит ли Маренн смерть своего отца? Да, очень хорошо. Тогда впервые, одетая в маленькие черные вещички, она сидела в изголовье гроба, который корабль вез во Францию, чтобы там погибшего отпрыска старинного рода похоронили с почестями в семейном склепе, и не могла понять, почему папа не встает и почему он ничего ей не скажет. И куда это они упрятали его, под какие-то плиты? Зачем? Он же не сможет оттуда выйти!