Отцы-основатели - Мария Згурская

В мае 1758 года у четы Робеспьеров, жителей французского городка Аррас, родился сын, которого нарекли Максимилиан Франсуа Мари Исидор. Родители мальчика были разночинцами, хотя отец и занимал престижную должность адвоката. Его дед также был адвокатом, а прадеды — один прокурором, другой — нотариусом. Но мать, в девичестве Карроль, была дочерью пивовара. Так что Максимилиан знал точно, что дворянской крови у его предков нет. Впрочем, родителей он лишился на восьмом году жизни.

Дед по материнской линии и его опекун, пивовар Карроль, вопросами родословия не мучился. Он хотел для Максимилиана сытой и счастливой жизни. Так что, заметив острый ум и сообразительность мальчика, тут же пристроил его в хороший парижский коллеж — иезуитский лицей Людовика Великого, где тот проявил себя талантливым учеником. Дед был убежден, что образование компенсирует недостатки происхождения.

По иронии судьбы, именно юному Робеспьеру как лучшему ученику выпала честь приветствовать королевскую чету, посетившую лицей в 1775 году. В этот день лил дождь, семнадцатилетний Максимилиан стоял в грязи и читал длинную приветственную речь на безупречной латыни. Мария Антуанетта и Людовик XVI сидели в карете. Когда церемония закончилась, королевские особы покинули лицей, не удостоив лучшего ученика даже взглядом.

Максимилиан в юности мечтал быть дворянином. Он не оставил свою мечту и позже, когда стал студентом юридического факультета Сорбонны и когда, наконец, его сделали полноправным членом коллегии адвокатов при совете Артуа, и часто подписывался де Робеспьер — для благозвучия.

Даже во времена расцвета террора, дирижером которого он сам и был, когда любой намек на аристократичнось мог привести человека на гильотину, Робеспьер ходил в напудренном парике, коротких аристократических панталонах ниже колена и платье по последней моде. О нем никак нельзя было сказать, что он человек из народа. Несмотря на любые политические бури, каждое утро Робеспьера посещал цирюльник, который брил его, пудрил и помогал одеться. Всегда чисто и безукоризненно одетый, в туфлях на каблуках, Робеспьер источал аристократическую холодность и лоск. При этом, по воспоминаниям современников, у него были безобразно обкусанные ногти. Он почти никогда не смеялся, мало спал и мало ел. Один мемуарист метко заметил, что когда Робеспьер ел, то был похож на кота, лижущего уксус.

Мировоззрение Робеспьера формировалось под воздействием великих мыслителей. Юный Максимилиан читал то же, что и большинство его образованных современников. На его письменном столе лежали тома французских философов-просветителей Монтескье и Вольтера, Гельвеция и Дидро. Но душой будущего юриста овладел только один автор — Жан-Жак Руссо.

Только у Руссо мог найти Робеспьер яростную критику частной собственности: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: “Это мое!” — и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: “Остерегитесь слушать этого обманщика, вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!”»

Руссо не предлагал полного искоренения частной собственности, но считал, что законной является только собственность, приобретенная трудом. Состояния, накопленные финансовыми махинациями, наследственные земли родовитых аристократов — вот настоящий источник зла.

Шел 1782 год. До Великой французской революции оставалось семь лет.

Молодой Робеспьер вовсе не мечтал о политической карьере, он хотел стать поэтом. Все студенческие годы он читал ночами при свечах современных прозаиков и стихотворцев. Сентиментальная лирика вызывала у него слезы. Когда после учебы Максимилиан вернулся в провинциальный Аррас, он попробовал себя в стихосложении. И хотя стихи получались вялые, слабые, с душещипательными штампами и плохими рифмами, его охотно приняли в литературное общество таких же доморощенных гениев «Розатти», то есть розарий.

Гении были аполитичны и провозглашали верность вину, цветам и поэзии. Максимилиан трудился над стихами так же самоотверженно, как прежде над текстами законов. Но все было без толку. Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер был бездарен. И даже членство в Академии литературы, наук и искусств Арраса не прибавило ему таланта.

И скоро ежедневное терзание поэтической лиры ему надоело. Вино, цветы и поэзия интересовали его все меньше. Близился 1789 год, который полностью перевернул его жизнь и определил дальнейшую судьбу гражданина Робеспьера.

Молодой адвокат стал использовать Академию литературы как замечательную политическую трибуну. Стихи он еще писал, но все реже и реже. Зато в стенах Академии стали звучать горячие политические речи. Робеспьер оказался прирожденным оратором и быстро понял, что способен переубедить самую враждебно настроенную публику.

Местным академикам эти речи настолько пришлись по вкусу, что в 1786 году они избрали Робеспьера своим президентом. А спустя три года, в апреле 1789-го, он нашел и более широкое поле для политических дискуссий — стал депутатом от третьего сословия родного Арраса в законодательном собрании Франции, Генеральных штатах.

Страна бурлила. Начиналась революция. Оказавшись в Париже, молодой адвокат попал в самую гущу событий. Среди наиболее отъявленных радикалов он был самым отъявленным радикалом.

Однако начало парламентской карьеры Робеспьера оказалось неудачным. Его ораторские способности все-таки уступают мастерству Мирабо, Лафайета и других трибунов. Над Максимилианом громко смеются, его голоса не хватает, чтобы перекричать шумных депутатов. Но Робеспьер не отступает. Раз за разом он поднимается на трибуну: невысокого роста, в синем камзоле, с ослепительно белым кружевным жабо.

Робеспьер в этот период, как и большинство депутатов, — сторонник конституционной монархии, а республика ему кажется прекрасной мечтой, далеким будущим. Но одно этот провинциальный адвокат усвоил твердо и не дает забывать своим коллегам — источником власти является народ: «Следует помнить, что правительства, какие бы они ни были, установлены народом и для народа, что все, кто правит, следовательно и короли, являются лишь уполномоченными и представителями народа…».

Правда, тогда его страстные речи грешили излишней экзальтацией и демагогией, но живая жестикуляция, смена темпа речи и даже тембра голоса, а особенно светящиеся яростью глаза создавали фантастический эффект — депутаты постепенно все больше прислушивались к каждому слову этого провинциала.

Трибуна в Генеральных штатах сменилась трибуной в Национальном собрании (1789–1791), а когда депутаты лишились места для дискуссий, они стали собираться в Якобинском клубе. И везде Робеспьер занимал самую крайне левую радикальную позицию. Будучи сторонником Руссо, он критиковал либеральное большинство Собрания за недостаточный радикализм проводимых реформ. Эти же идеи он провозглашал с трибуны Якобинского клуба, лидером которого стал.

В этот период большинство депутатов Законодательного собрания много говорят о единстве народа, стремясь сгладить различия между классами и слоями. Верный последователь Руссо, Робеспьер был одним из немногих, кто решительно стал на сторону городских низов — санкюлотов. Обращаясь к лидерам революции, он заявляет: «Самая невыносимая из всех — аристократия богатых, гнету которой вы хотите подчинить народ, только что освободившийся от гнета… аристократии». Недоверие Максимилиана к республиканской форме правления как раз и было связано с тем, что он долгое время видел в республике всего лишь власть «новых богачей», успевших сколотить состояния в первые месяцы революции: «Что мне до того, что мнимые патриоты рисуют мне перспективу залить Францию кровью, чтобы освободиться от монархии, если на ее развалинах они не хотят установить суверенитет нации и гражданское и политическое равенство? Я предпочитаю видеть народное представительное Собрание и граждан, пользующихся свободой и уважением при наличии короля, чем рабский и униженный народ под палкой аристократического сената и диктатора».