Бывают дети-зигзаги - Давид Гроссман

— Семьдесят пятый, ответь семьдесят второму, прием, — шепнул отец в рацию. Он снова был полицейским при исполнении задания.

— Семьдесят пятый слушает.

— Никаких лишних движений, пока он не окажется в машине. Чтобы не успел сбежать и оставил достаточно отэпэ внутри. Ясно?

— Ясно, конец связи.

«Отэпэ» — это наше специальное полицейское сокращение. Отпечатки пальцев.

И еще несколько мгновений напряженной тишины. По улице прошла парочка, остановились поцеловаться прямо возле машины. Видно, хотели уединиться. Им, наивным, даже в голову не пришло, какая у нас здесь заварушка с рациями и биноклями.

— Закончили миловаться, — сообщил полицейский с крыши.

— Бесплатное кино, а? — фыркнул в рацию другой полицейский, прятавшийся в кустах.

— Прекратить шутки в эфире! — рявкнул отец.

Еще минута. Отец барабанил пальцами по рулю. Глаза у него сузились. Он готов был вот-вот приступить к действию.

— Парень достал отмычку, — сообщили с крыши. — Открывает замок.

И спустя пару секунд:

— Он внутри.

— Сосчитайте до десяти и приступайте, — шепнул отец в рацию. — Я возьму на себя второго. Семьдесят пятый берет взломщика, семьдесят третий перекроет путь к отступлению. Действуйте!

Он так красиво бросил это «Действуйте!», прямо как в кино.

Совершенно забыв про меня, отец выскочил из машины. Он был весь поглощен операцией. Я смотрел на него, запоминая его движения. Вот он идет по улице, засунув руки в карманы. Парень, стоящий на стреме, замечает его краем глаза, но принимает за простого прохожего. И отец сейчас действительно вылитый обычный человек после тяжелого рабочего дня. Опущенные плечи, усталая походка. Таким он и приходит домой. Наверное, не так уж он и счастлив, когда возвращается, подумалось мне вдруг. Наверное, дом кажется ему пустым, несмотря на меня. Потому что там нет той, которая ему нужна.

Еще три шага. Еще десять. У меня пересохло во рту. Пятнадцать метров разделяет их, и парень до сих пор ничего не заподозрил.

И тут мой отец бросился на него, как дикий бык, с криком: «Мерзавец!», вырвавшимся откуда-то из живота. Даже я понял, что он совершает ошибку! Что надо было подойти поближе и только тогда нападать!

Он просто не смог больше сдерживаться, он так ненавидел преступников, что готов был душить их голыми руками!

— Ты воспринимаешь это как свой личный бой, — говорила ему Габи. — Из-за этого ты проваливаешь операции.

Личный? Что может быть личного между моим отцом и преступниками?

— Ты так жаждешь отомстить им, что сам себя выдаешь.

Отомстить? За что?

Парень испуганно вскрикнул, растерялся, но спустя секунду он уже пришел в себя и пустился наутек. Он бежал со всех ног, почти не касаясь земли. Отцу не угнаться было за ним. Парень обходил его, как резвый футболист. Отец бежал тяжело, неуклюже, яростно размахивая руками. Второй преступник, взломщик, увидел, что происходит, и бросился в мою сторону. Я видел, как полицейский, прятавшийся в кустах, выскочил из своего укрытия и в отчаянии развел руками. Стоявший на стреме оторвался от отца, теперь он был в сотне метров от меня. Я осторожно вышел из машины и как будто между прочим пошел ему навстречу. Я даже не нервничал. Тело мое действовало, как отлаженный механизм, и само принимало решения. Я не смотрел на парня, и он не смотрел на меня: подумаешь, мальчишка. Он убегал от взрослых полицейских. Он почти поравнялся со мной, я успел увидеть его округлившиеся глаза и внезапным движением, в точности как учил отец, бросился ему под ноги.

Все произошло в считанные секунды. Он отлетел на несколько метров, ударился о припаркованную машину и остался лежать. Двое полицейских тут же подскочили к нему и надели наручники.

— Это не Файерберга мальчишка? — заметил меня Альфаси. — Никак наш талисман?

— Нуну? Ты что тут делаешь? — спросил второй полицейский, с бородой.

Меня знал весь округ.

— Увидел, что он убегает, и подставил подножку.

— Молодчина! Спас все дело!

Пыхтя и задыхаясь, подбежал отец:

— Виноват. Не рассчитал расстояния. Слишком рано напал.

— Ничего страшного, начальник.

— Ничего страшного, командир.

Оба полицейских сделали вид, будто заняты наручниками, — чтобы отец не увидел, что написано на их лицах крупными буквами.

— Второму удалось скрыться, зато этого твой сын перехватил. Ничего, поможет нам написать дружку вежливое приглашение, верно, детка?

И полицейский по кличке Папаня пнул парня под зад — хотя все мы понимали, кого ему хочется пнуть на самом деле.

Мы пробыли там еще какое-то время. Отец дождался, пока приедут криминалисты и снимут отпечатки пальцев с руля. Вокруг нас собралась уже небольшая толпа, и полицейские требовали, чтобы все разошлись. Люди показывали на меня пальцем и перешептывались. Мне было все равно. Я крутился рядом, засунув руки в карманы, смотрел, как снимают отпечатки пальцев, искал вещественные доказательства, которые могли бы помочь следствию, — короче, делал все, что положено в такой ситуации.

Тот, кого я поймал, лежал на тротуаре со связанными за спиной руками. В свете фонаря он был похож на загнанного зверя. Я не осмелился взглянуть ему в глаза. Из-за меня вся жизнь его теперь изменится. Я выступил в роли судьбы. Он извивался на тротуаре, чтобы взглянуть на меня. Я даже не двинулся. Пусть смотрит. Наверное, он видел во мне избалованное дитя закона. Нехорошо улыбнулся он в мою сторону. С ненавистью, но и с уважением. С горьким благословением: я сумел его поймать.

Так уж устроено: профессионализм ценится, даже если это профессионализм врага. Как у отца с Феликсом с этим их рукопожатием — в которое мне было теперь так трудно поверить, что приходилось заставлять себя изо всех сил. Потому что если это неправда — то что же мне тогда делать?

Отец попрощался с полицейскими, и мы поехали домой. Молча. В том, что он чуть не провалил операцию, а я спас ее в последний момент, было что-то очень неловкое. Мне хотелось сказать ему, что это все ерунда, что мне совершенно не нужен такой успех. Просто в моем возрасте быстрее срабатывают реакции. Ясно же, что он мудрее и опытнее. Но я молчал. И очень боялся, что теперь он пожалеет о словах, сказанных перед операцией.

Я целый год не вспоминал об этом случае. Не рассказывал даже Михе. Хотелось забыть о тех минутах молчания на обратном пути. Мы никогда больше не говорили об этом. Даже Габи, наверняка прочитавшая все в отчете, который перепечатывала, не обмолвилась ни словом. И только сейчас, ночью, мне вдруг вспомнилась эта история. Нехорошая улыбка пойманного парня, все его презрение к «домашним деткам». Наверное, уже тогда он что-то понял обо мне.

Но что имела в виду Габи под «личным боем» отца с преступниками? Что они ему сделали? За что он им мстит?