Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Тропик Змеев - Мари Бреннан

– По-моему, великолепный план, – сказала я, протянув ему руку, и он пожал ее – крепко, как пожал бы руку мужчине, а не даме. Чистосердечная прямота этого жеста вызвала на дальнейшую откровенность и меня. – Вы… вы ведь не имеете видов на брак со мной, правда?

Мистер Уикер захохотал.

– О господи, конечно, нет! Не примите за оскорбление, но…

– Нет, я ничуть не оскорблена. И, если уж на то пошло, я не имею ни малейших намерений выходить замуж во второй раз, – со вздохом я разжала пальцы, вернула руку на колени и уставилась на нее, словно на нечто из ряда вон выходящее. – Я многое отдала бы за то, чтобы Джейкоб был жив, но, поскольку он мертв… вдовам живется намного свободнее, чем женам. Хотелось бы, пожалуй, упрочить финансовое положение, но что кроме этого может принести мне новый муж?

– Он мог бы стать отцом вашему сыну, – заметил мистер Уикер.

Эти слова немедля разбередили старую рану. Конечно, маленький Джейкоб вовсе не заслужил, чтобы о нем думали как о ране, но это было так, и я, ослабленная болезнью и этим ритуалом, больше не могла притворяться, будто все иначе. Плечи мои дрогнули, как будто что-то – смех, рыдания, или крик – отчаянно рванулось наружу.

– Сын… О господи, что мне с ним делать?

– О чем вы?

И слова потекли – вначале медленно, затем все быстрее и быстрее, пока не слились в целый потоп.

– Как я могла рискнуть отправиться сюда, имея сына? Конечно, немногие зададут этот вопрос мужчинам, отправляющимся за границу, оставляя дома сыновей – ведь об их сыновьях позаботятся матери. Но даже вдовец не навлек бы на себя и десятой доли того осуждения, что обрушилось на меня. Останься его сын сиротой, все вокруг будут гладить мальчика по головке и восхвалять храбрость его отца. А вот если погибну я, Джейкобу предстоит расти, зная, что его мать – бесчувственное и безумное создание, получившее то, чего заслуживало.

Не в силах встретиться взглядом ни с кем – неважно, понимает он мой язык или нет, я уставилась в костер, будто пламя могло сжечь, спалить всю эту неразбериху в голове, освободив меня от всех противоречий.

– Я зла на собственного сына. Вот… признаюсь. Зла, потому что он сковывает меня по рукам и ногам: я не могу жить так, как хочу, не чувствуя за собой вины в том, что посвятила себя делу, приносящему мне радость. Конечно, такая забота о вкладе, который я, при моем интеллекте, могла бы внести в науку – чистый эгоизм с моей стороны. Конечно, наибольший вклад в общество, на какой только может надеяться женщина, заключен в воспитании детей. В служении этому великому делу любые ее жертвы святы и оправданы! И еще. Все это время мне со всех сторон твердят: «По крайней мере, у вас осталось хоть что-то от мужа!» Быть может, речь о книге, подробно описывающей нашу работу в Выштране? Нет, конечно же, нет! И неважно, что мы проделали эту работу вместе, намеренно и целенаправленно. Вся эта работа никак не может стоить дороже случайных биологических последствий!

– Но ведь ребенок дороже книги, – тихо сказал Том.

– Да! – яростно ответила я. – Но, ради бога, давайте же оценивать моего сына самого по себе, а не как некую реликвию, оставленную его отцом. Когда он вырастет настолько, что научится читать, я с наслаждением поделюсь с ним отцовским наследием: ведь это и мое наследие, и я надеюсь, сын унаследует от нас достаточно любознательности, чтоб оценить его. Я ведь совсем не против материнства в том, что касается моей цели – взрастить разум сына и передать ему интеллектуальные ценности родителей. Но нет, общество указывает, что моя роль – в том, чтобы менять ему пеленки и ворковать над его потешными гримасами, и ради этого забросить то, что я от души желаю ему ценить превыше всего, когда он вырастет.

Только после этого я наконец-то смогла оторвать взгляд от огня. Акиниманби сидела, держа руку на животе: она была беременна и, судя по всему, радовалась этому. И я была рада за нее, но для себя этого никогда не хотела – из этого-то факта и произрастала по меньшей мере половина моего нежелания вновь выходить замуж.

– О, будь я мужчиной!.. – сказала я, цитируя легенду о Сарпалиссе. – Только на самом деле мне совсем не хотелось бы быть мужчиной. Хочу только одного: чтоб моя женская природа не налагала на меня таких ограничений.

Наступила тишина, нарушаемая лишь треском костра. Кивнув – в знак понимания, или согласия, а может, и того и другого, Том Уикер хлопнул в ладоши.

Его примеру последовали и остальные. Нет, я не расплакалась – я вообще редко склонна к слезам, но почувствовала себя… очистившейся. Знаете, есть такое слово – «катарсис», термин из никейской драмы, в то время мне еще неизвестный. Я наконец-то выпустила на волю все, что так долго было накрепко закупорено в моем сердце, и, хоть и не уверовала в злых духов, выговорившись, почувствовала себя неизмеримо свободнее.

Но другие в существовании злых духов, конечно, даже не сомневались. Дабумен взмахом руки велел мне убраться с дороги. Не понимая в чем дело, я послушно отошла и принялась наблюдать, как он роется в земле на том самом месте, где только что сидела я. Я выбрала это место по собственной воле, никто меня туда не гнал, но в нескольких дюймах под землей он обнаружил уродливый кривой сучок. (Будучи дамой циничной, я полагаю, что Дабумен попросту ловко подсунул этот сучок куда следовало, хоть и не знаю, как он, одетый в одну набедренную повязку, мог ухитриться сделать это незаметно.)

– Это положил сюда колдун, – сказал он, передавая сучок мне.

Моя роль в представлении была ясна и без его указующего жеста. Я бросила сучок в костер.

– Вот теперь, – подытожила Акиниманби, – ты свободна. Колдовству конец.

Когда я рассказывала сокращенную версию этой истории другим, все они, до единого, неизменно задавали один и тот же вопрос: подействовал ли ритуал?

Не знаю, что на это ответить. Прекратились ли неудачи в исследованиях? Конечно, нет: оттого, что мы с товарищами во всеуслышание поведали о том, что нас гложет, Зеленый Ад вовсе не превратился в райские сады. Более того: сомневаюсь, что хоть один человек из читающих эту книгу не знает о куда более серьезных проблемах, вставших передо мной вскоре после этого.

Однако я действительно больше не чувствовала себя так, будто меня сглазили. Частично это можно отнести на счет улучшившегося расположения духа и внимательности: я сделалась осмотрительнее и перестала допускать оплошности из тех, что послужили причиной стольких бед. Улучшилось и взаимопонимание со спутниками, и координация усилий – со всеми сопутствующими благотворными эффектами. Вдобавок, поскольку человеческий разум весьма искусно находит во всем вокруг закономерности, а мы с ожидания неудач переключились на ожидание хорошего, любые заминки в работе воспринимались как нечто ожидаемое, а не как результат невезения. По крайней мере, так объясняла перемены я – наши хозяева-мулинцы, конечно же, смотрели на них иначе.