Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

«Газеты безобразно замолчали этот юбилей. Не откликнулась ни одна газета, абсолютно. Ни одного хотя бы простого приветствия. Эта возмутительная сцена сплошного замалчивания, как видно, сильно взволновала и обидела его, хотя он со свойственной ему иронией и издевался над обычными юбилеями…

Получилось сплошное одиночество. Мне его безумно жалко. Он мне показался трагической фигурой…

Мне кажется, с ним что-то происходит, не знаю, но мне показалось, что он теряет свою удаль».

Владимир Мачавариани здесь не совсем точен – не все газеты «замолчали» открытие выставки. 2 февраля «Комсомольская правда» посвятила этому событию специальную статью, которая называлась «20 лет общественно-политической деятельности Маяковского».

Но не таких откликов на затеянное им дело ждал Маяковский. Складывается впечатление, что кто-то специально «закрыл глаза газет», чтобы побольнее «уколоть» поэта. Кто был этими «закрывателями», догадаться не трудно.

В результате, по словам писателя Льва Кассиля, у Владимира Владимировича…

«Появилась апатия: „мне всё страшно надоело“, „свои стихи читать не буду – противно“, стал ещё более обидчив, мнителен, жаловался на одиночество: „девочкам нужен только на эстраде“… Был очень озлоблен на всех за выставку. Перессорился со всеми».

Анатолий Луначарский, посетивший выставку через несколько дней после её открытия, вернувшись домой, сказал пришедшей со спектакля жене:

«…у меня остался неприятный осадок от сегодняшней выставки: виной этому, как ни странно, сам Маяковский. Он был как-то совсем непохож на самого себя, больной, с запавшими глазами, переутомлённый, без голоса, какой-то потухший. Он был очень внимателен ко мне, показывал, давал объяснения, но всё через силу. Трудно себе представить Маяковского таким безразличным и усталым. Мне сегодня показалось, что он очень одинок».

И этот «одинокий» поэт продолжал каждый день читать стихотворное вступление к новой своей поэме, которое многим показалось весьма и весьма странным. Илья Сельвинский тоже размышлял над строками этого вступления, в которых говорилось о Гегеле, и заметил:

Маркс и Ленин смотрели на Гегеля иначе. И то, что Маркс выразил «Эксплуатация эксплуататоров», и то, что Ленин выразил лозунгом «Грабь награбленное!», Маяковский выразил так: "Миров богатство прикарманьте"».

Но стихотворение Маяковского мгновенно перестаёт быть странным и уж тем более непонятным, как только начинаешь знакомиться с тем, чем Маяковский занимался в первой половине февраля.

Кое-кто из ответственных «бород» мог заглянуть на выставку 2 и 3 февраля, и Маяковский мог спросить у них, почему они не пришли на открытие. В ответ вполне могло прозвучать:

– Откуда ж мы знали!..

– А приглашения? – спрашивал поэт.

– Какие приглашения? – удивлялись «бороды». – Не было никаких приглашений!

И Маяковский мог без труда догадаться о том, по чьей вине открытие его выставки было проигнорировано. Он решил достойно ответить своим обидчикам и тотчас отправился в РАПП, где поинтересовался судьбой своего заявления с просьбой о принятии. Этот шаг поэта вполне соответствует его тогдашнему настроению.

А тут ещё (как раз накануне открытия выставки) передовая статья «Правды» вновь начала призывать писателей вступать в РАПП. Объяснялось это тем, что развернувшаяся в партии борьба с «правым уклоном», который всё чаще называли «мелкобуржуазным», достигла своего апогея, и кремлёвским вождям срочно понадобилось проверить, кто является «своим», а кто поддерживает правых «чужаков». Передовица предупреждала:

«Напряжённость ситуации заставляет сделать выбор: либо окончательно перейти в лагерь честных союзников пролетариата, либо быть отброшенным в ряды буржуазных писателей».

Таким образом, получалось, что на тогдашние поступки Маяковского повлияли как призывы партии, так и обида на своих соратников. Но вопрос, когда он всё-таки написал заявление о вступлении в РАПП – 3 января или 3 февраля – всё равно остаётся.

Павел Лавут:

«До сих пор подвергается сомнению дата, начертанная Маяковским на заявлении. В конце концов, быть может, этот вопрос не так уж и принципиален. Но, анализируя все сопутствующие обстоятельства, можно сказать: вероятнее всего, он сдал заявление в феврале, после открытия выставки. Споры между лефовцами длились, очевидно, не один день».

5 февраля 1930 года в Кремле состоялось очередное заседание политбюро ЦК, на котором перед органами политической разведки (ИНО ОГПУ) вновь была поставлена задача (уже ставившаяся перед ними на заседании 30 января): безжалостно расправляться с врагами советской власти. О том, как должна осуществляться эта «расправа с врагами», подробно перечислялось в девяти пунктах решения политбюро:

«1. Освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения.

2. Выявление террористических организаций во всех местах их концентрации.

3. Проникновение в интернационалистские планы и выявление сроков выполнения этих планов, подготовляемых руководящими кругами Англии, Германии, Франции, Польши, Румынии и Японии.

4. Освещение и выявление планов финансово-экономической блокады в руководящих кругах упомянутых стран.

5. Добыча документов секретных военно-политических соглашений и договоров между указанными странами.

6. Борьба с иностранным шпионажем в наших организациях.

7. Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских политических организаций.

8. Добыча для нашей страны промышленных изобретений, технико-производственных чертежей и секретов, не могущих быть добытыми обычным путём.

9. Наблюдение за советскими учреждениями за границей и выявление скрытых предателей».

В тот же день (5 февраля) в Клубе писателей на улице Воровского, где размещалась юбилейная выставка Владимира Маяковского, начала работу Первая областная конференция МАПП (Московской ассоциации пролетарских писателей). Маяковский выступал на ней трижды: в первый день – с приветствием ко всем собравшимся, во второй – с заявлением о приёме в РАПП, и в четвёртый – в прениях по докладу о пролетарской поэзии.

Стенограммы двух первых выступлений поэта не сохранились. Судя по репликам, раздававшимся по ходу третьего выступления, в зале находились и конструктивисты (Борис Агапов, Вера Инбер). Их литературная группа, как и Реф, была на грани распада.

Поскольку лефовцы ещё в 1923 году заключили с МАППом соглашение о сотрудничестве, на этой конференции присутствовали в полном составе и члены Рефа (воспреемника Лефа). Не трудно себе представить, какое изумление вызвала у них речь их лидера, который огласил заявление с просьбой о принятии его в РАПП, а затем торжественно прочёл вступление к поэме «Во весь голос». Ведь рефовцы понятия не имели о подобных намерениях своего вожака, который ни с кем из них в те дни не общался.