Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Приходили к Евдокуше и другие люди: и актрисуля эстрадная приплелась, волновалась, как удержать своего возлюбленного ангелочка, с которым страсть самасошедшая, но больно уж молод – во внуки ей, а она без него удавится… И молодой парень без ног приковылял на деревянных костылях: как жить, спрашивал. Ноги он потерял при штурме Гори, когда спецназовцы, прорвав первую линию обороны, бросили своих на произвол судьбы, принявшись грабить опустевшие грузинские дома, а тут их и накрыли. Все погибли, только вот он – майор Ершов остался жить обрубком. Лучше б со всеми… Сначала обещали представить к Герою Московии, потом хотели хоть выдать по три оклада, но затем и это забыли. Лишь отмахивались, как от слепня июльского. Правда, дали комнату в полуподвале за Стеной, и на том спасибо. На что жить? Как жить? Зачем жить в такой стране? Здесь Евдокия Прокофьевна ничего не посоветовала. Сказала коменданту Дома связать ее с Главным комиссаром сектора «С», тот через два дня перезвонил. Она и попросила дать ей в помощники Ершова Ивана Петровича, инвалида Третьей Грузинской войны, проливавшего кровь за Отчизну. Помощник ей нужен для лучшего предвидения будущего. Комиссар, хоть и был членом «Единой и Неделимой», но оказался человеком приличным, отзывчивым и благодарным. «Будет сделано, госпожа Кокушкина. Оплата по 3-й категории с доплатой за инвалидность и спецпаёк из Стратегического за участие в 3-й Грузинской». Других много приходило. И все деньги да подарки снесли, а деньги не в деревянных, а все в юанях, а кто побогаче, так и в долларах. Безошибочно узнавала она их проблемы, подсказывала решения, давала советы.

По мере восхождения на Олимп ее протеже слава Евдокии росла. Ее не просто узнавали на улице, ей устраивали овации, члены руководящего звена Стены специально тормозили свои безрульные авто – замирал весь километровый кортеж и, соответственно, возникали часовые пробки, но «звеньевые» останавливались, чтобы поприветствовать взмахами рук или личным рукопожатием знаменитость и гордость их города. Из Центра ей слали поздравления к именинам 20 марта, у дверей в этот день она всегда находила букетик фиалок – ее талисман, в Новый год ей звонил Полномочный представитель, а на Рождество и в Старый Новый год – полномочный Полномочного и архиепископ Зосима (Стариков). В день рождения звонили из Москвы: журналист Л., понятное дело, а ныне и какой-то Всеволод Аслмлсл… бля, – Горыныч какой-то повадился и Игорь Петрович – хрен с горы и ещё какой-то Драбкин-фуяпкин – и все елейными голосами здоровья желают. Пущай желают. С нас не убудет. В общем, сладкая жизнь. И дура во всю стенку работает – хренотень всякую показывает. Иногда смешно. Смешно, когда два старых чудика один на другого нападает, чушь какую-то городят, а потом за этих придурковатых голосуют. А ещё смешнее, когда один чернявенький такой, но уже не молодой, но потешный – страсть; чего шутит – не понятно, но смешно. И фамилия смешная, но добрая – Владовский – В ЛАДОшки хлопает. Видя этого симпатягу на экране, Евдокуша сразу же начинала улыбаться или смеяться, прикрывая, по привычке, ладонью беззубый рот. Комиссар сектора «С» (не главный, а простой) все предлагал ей зубы вставить, бессплатно (как это, – интересовалась она, – не бывает бесплатно). – «За счет Налогоплательщика», – лыбился комиссар. «А что, это фамилия такая, и этот Налогоплательщик – не человек, что ль?» – «Ну ты и серая, бабуля», – беззлобно огрызался Комиссар – с вещуньей никто ссориться не хотел, тем более, грубить ей. Бабуля же не хотела подачек от неизвестного ей Налогоплательщика (фамилия странная, наверное, еврей), так что зубы ее повисли в воздухе.

Хренотень во всю стенку – элесидешку или телевизор, по-старому, до Нового Светлого времени – она смотрела не только из-за юморного чернявенького и не из-за придурков, суетливо друг дружку бодающих, не из-за страшных картинок с войн или землетряски, и не из-за песен – вой сплошной или воронье карканье, мужики в розовых пальто, бабы в плесени; то ли дело песни в Схороне, на завалинке; мужики, бывало, нажрутся, храпят вповалку где-то у плетня в жиже, а бабоньки так гарненько принарядятся, сядуть на длинну лавочку у заколоченной мэрии и поют: так задушевно, тихонько, красиво, голоса старческие, но как ловко выводят, каждый голос слышен, каждый о своем говорит, а вместе ладно-ладно. Ни грохота, ни крика безумной девки в исподнем: «Встречайте! На сцене – Филипп…» – лучше бы не выползал этот облезлый филипок на сцену. Не поэтому глазела Евдокуша на огромный тоненький экран. Всё чаще и чаще показывали там ее «крестника». Она помнила его по фоткам, которые давным-давно давали ей в Нижнем Схороне пустоглазые прилизанные лакейчики. Всматривалась она в его лицо и пыталась понять: выдюжит аль не выдюжит. Может, зря она его тогда на погибель послала. Должен бы выдюжить: лицо такое, складки у кончиков губ, скулы мощные, подбородок не вялый, а с мышцой. Но глаза всё более грустные. Что-то тревожит его, а значит, и ее – одной ниточкой повязаны. Вот тогда и решила она ехать в свой Схорон. Может, там вернется к ней холодок в подбрюшье, теплая волна, заливающая ее старенькое тельце, предчувствие озарения и ощущение своего знания и могущества, которое ее страшило, но без которого она уже не могла.

В Схорон ее привезли к закату. Дом отсырел. Пока растопила плиту – дымила, чадила, сволочь, но наконец, растопилась – наползли сумерки. Вскоре повеяло теплом и стало суше. Потом повечеряла, посидела на лавочке. Соседи уже спали – в Схороне издавна ложились рано с наваливавшейся темнотой, да и мало кого осталось. Либо умерли, либо съехали с гиблых мест.

Утром помаленьку прибралась, тут и бабоньки, что остались, подгребли. Посидели, побалакали. Солнышко стало пригревать – специально к ее приезду распогодилось. На свету петушки сверкали радостно, хотя и пооблупились малость. Потом подружки разбрелись: кто щепки к вечеру собирать, кто за козой, кто в ларь: авось, что выпить иль закусить завезли, хотя и навряд ли… Осталась Евдокуша одна. Солнце садилось. Гроза обещавшаяся проплыла мимо; знать, в Новопутинке разгуляется. Птицы раздухарились, кричат, перекрикиваются. Хорошо. Дома. Кости не ломит.

И вдруг почуяла она, как где-то в поддыхе засвербило, взросло, и опять почуяла она холодок и радость своего ведения, и стало легко и вольно. Как не бывало тех чудных дней за Стеной. И теплая волна начала подступать к груди, и ощущения своего могущества и знания стали возвращаться к ней. И всматривалась она не в будущее своего крестника, а в свое. Но не было ее знание о себе радостным, а становилось Евдокуше темно и страшно.

* * *

Бостон не принимал. Самолет делал заход за заходом: Logan Airport, опять Harbor Islands, Black Rock Channel, Massachusetts Bay, обратно к берегу, совсем низко, видны взлетные полосы, людишки в цветных комбинезонах бегают, машинки игрушечные, подъемники, тягачи, юркие самолетики, но нет, – вверх, и опять на бреющем к океану. Блестящая крупная рябь стремительно проскальзывает под бортом, потом превращается в серебряную игривую чешую, манящую далеко внизу, а вот и облако у иллюминатора. И так раз за разом, вверх, вниз, раз за разом, вниз, вверх, круг за кругом, по спирали, Herr, unser Herrscher, свет и мрак, отчаяние и надежда, взлет и – Господь, о, Владыко наш , и трижды – Господь, Господь, Господь наш – Herr, Herr, Herr, unser He-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-herrscher, на остинатном басу струнные – откуда-то снизу непрерывно, без пауз, на одном дыхании, чуть извиваясь и кружа, все выше и выше, мощнее и мощнее, цепляя одну за одной звенья непрерывной секвенции, свободно модулируя, не теряя конечной цели, взбираясь к кодансовой вершине – задержание – и – рухнуло: Herr, Herr, Herr, unser He-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-e-herrscher… Оркестр, хор, ухающие басы органа, неразрывно связанные, голоса, живущие и пульсирующие единым организмом, все крепнущие и наливающиеся страстью, гневом, болью и торжеством, серо-лиловые тучи с малиновыми подпалинами и потрескавшаяся земля, стон и неясный дальний рев шофара, и мучительное, невыносимо томительное ожидание всё оттягиваемой развязки, ложные кодансы и опять модуляция, наконец, долгий, изматывающий предъикт – коданс – и – рухнуло – и – все сначала… Herr, Herr, Herr, unser Herrscher…