Казаки на Кавказском фронте. 1914-1917 - Федор Елисеев

Давно раздавались голоса, чтобы на эту должность назначались только старые, опытные офицеры, а не молодые хорунжие. И в этом был полный резон.

Молодого офицера, краснощекого краснобая, щелкающего каблуками, заботящегося больше о своих аксельбантах, не знающего службы, не прошедшего строевого стажа, назначать полковым адъютантом нельзя. Надо быть авторитетным строевым офицером, единой офицерской среды полка и единых с ними взглядов. И адъютанту надо быть с обществом офицеров полка у неавторитетного командира, а не наоборот.

Командир полка есть начальник временный, а общество офицеров — величина постоянная. Обычаи же, закваска полка, его традиции являются долголетними, вековыми.

Слух о смене нас лабинцами прошел и… заглох. Мы вновь в миноре.

И вдруг, в один из холодных дней после середины декабря, ко мне явился младший урядник 3-й сотни 1-го Лабинского полка и доложил, что он есть квартирьер от своей сотни и что «их высокоблагородие сотник Бабиев приказал найти хорунжего Елисеева и доложить им, что они, сотник Бабиев, остановятся на ночлег только у них».

Тогда, упоминая любого офицера, казаки должны были вначале произносить титул офицера (благородие или высокоблагородие, или их превосходительство, смотря по чину), потом уже называть фамилию. При этом из глубокого уважения к офицерскому чину и положению произносить это в третьем лице.

Молодецкий урядник с двумя Георгиевскими крестами, в белой шапчонке, небрежно сдвинутой до самых бровей, в красных бриджах, сухой и со слегка плутоватыми глазами, произнеся такой длинный рапорт, на мою улыбку также улыбнулся, чем дал понять мне, что, мол, «вы же знаете нашего сотника — какой он, что он захочет, то должно быть точно исполнено, так вот я вам об этом и докладываю».

Урядник, вижу, не прошел курс учебной команды, а получил две лычки за Георгиевский крест 3-й степени, что и полагалось по статуту о георгиевских кавалерах. Как я понял, этот молодецкий урядник является одним из любимцев Бабиева.

— Канешно, — отвечаю ему по-станичному. — Их высокоблагородие сотник Бабиев будет ночевать у меня, — вторю ему его же словами, и мы оба вновь улыбаемся.

С назначением полковым адъютантом я остался жить в землянке своего бывшего командира сотни подъесаула Маневского. Последний был очень дружен с Бабиевым еще по майским лагерным сборам на Кубани, на Челбасах, с 1912 года. Тогда отец Бабиева в чине войскового старшины был командиром 2-го Черноморского полка (на льготе). Хорунжий Коля Бабиев из своего 1-го Лабинского полка — нарушая войсковое правило, по просьбе — был командирован из Закавказья на время майских лагерных сборов в полк своего отца. Маневский тогда был на льготе и жил в станице Кавказской, являясь командиром сотни кадра льготных казаков 2-го Кавказского полка. Льготные лагеря — это «новая Запорожская сечь». Бабиев тогда показал там всем «класс своего личного наездничества», и его все искренне полюбили. Так вот теперь он вторично появляется на нашем горизонте, и мы ждем его с великим удовольствием и радостью.

Уже наступил вечер, а лабинцев еще нет. Днем прошел мокрый снег, к вечеру же ударил мороз. И когда показались головные дозоры, мы, небольшая группа офицеров двух сотен, находившихся при штабе полка, вышли и остановились перед своими землянками, занесенными обледенелым снегом.

Длинная черная лента казаков-лабинцев в колонне по три спрятала свой хвост где-то внизу. Впереди головной сотни — взвод песельников. В очень сумрачный и холодный вечер слышны веселая песня, свист, писк зурны и глухие удары тулумбаса (бубна). Впереди них какой-то офицер ерзает в седле и управляет сложенной вдвое плетью темпом песни.

— Ну конечно!.. Это Коля Бабиев, — говорит Маневский и улыбается.

Не доходя до бивака шагов на сто, эта сотня быстро выстраивается развернутым строем. Бабиев равняет ее, кричит, проскакал вдоль фронта и потом спешил ее. Повернув своего коня, он карьером бросился в нашу сторону. За несколько шагов «прополз» с конем по гололедице, быстро соскочил с седла, бросив повод уздечки на передней луке. В легкой черкеске, в чувяках, перепрыгивая по обледенелым кочкам, он почти подбежал к нам, чисто по-юнкерски поднял руку к головному убору перед Маневским, подкупающе приятно улыбаясь.

— Что так поздно прибыли, Коля? — спрашивает Маневский. — Мы вас ждали днем, — добавляет он.

— Да этот Абашкин!.. Не хотел подходить к вашему полку разрозненными сотнями. На подъеме гололедица, «склизка» (Бабиев любил иногда запустить простым станичным словом, чтобы понятнее и рельефнее выразить мысль). Ну и чертовались там… пришлось «четверить» обоз (то есть делать двойную упряжку). Там обоз «четверили», а сотни маялись, ожидая его (обоз).

Мы слушаем его и улыбаемся на его критику «высшего начальства», что всегда бывает приятно младшим подчиненным офицерам.

Войсковой старшина Абашкин тогда временно командовал 1-м Лабинским полком[5]. Это был тот Абашкин, который в Гражданскую войну стал генералом и был атаманом Баталпашинского отдела.

Мы в нашей землянке. К Бабиеву пришел вахмистр сотни за распоряжениями. Отдав их, он коротко бросил вахмистру:

— Прислать пятерку!

Вахмистр учтиво докладывает, что казаки устали, весь день были на морозе, проголодались и он просит дать им отдых.

— Прислать пятерку! — повторяет Бабиев, не глядя на своего вахмистра, чем показал ему, что его распоряжение не подлежит обсуждению вахмистром.

У нас приготовлен ужин для дорогого гостя. И только мы сели, как вошли пять урядников — все в черкесках и у каждого по два Георгиевских креста.

Войдя, они приняли очень подтянутую стойку в положении «смирно». Бабиев глянул на них и строго спросил:

— Почему без винтовок? Марш в сотню и прибыть с винтовками!

Мы с Маневским переглянулись, не зная, к чему все это. Урядники скоро вернулись и, держа винтовки у ноги, замерли по стойке «смирно».

— Селям! — коротко и строго произнес Бабиев и грозно глянул на них.

— Чох саул! — дружно, коротко ответили они.