За все грехи - Ирэне Као

– А может, мы просто не прикладывали достаточно усилий?

Надин отводит взгляд, делает глубокий вдох, чтобы ослабить комок в горле.

– Нет, все не так. Ты не можешь так думать: дело в том, что мы прикладывали усилия с первого дня, – отвечает Томмазо. – Но любовь – это ведь не только работа. А именно любовь удерживает двух людей вместе.

– Любовь? И ты мне говоришь о любви? – переспрашивает она, не теряя самообладания, с таким непроницаемым лицом, что становится страшно. – Если бы мы были женаты, ты бы так не говорил. Нам следовало сделать это давным-давно. Сейчас все было бы по-другому.

Дело в том, что мы прикладывали усилия с первого дня, – отвечает Томмазо. – Но любовь – это ведь не только работа.

Томмазо молчит. Он не согласен, но сейчас лучше оставить это при себе. Брак не помог бы им сохранить отношения, скорее наоборот: если они до сих пор не поженились, на это должна быть причина.

Но так было не всегда: познакомившись, они сразу понравились друг другу. Они любили друг друга так, как любят люди из одного мира. И может быть, поэтому у них создалась иллюзия, что они созданы друг для друга.

Надин, кажется, угадала его мысли, поэтому бессмысленно их озвучивать. На ее лице выражение смирения, уверенности в себе; уязвленная женщина, которая не боится идти в будущее.

– Что ж, тогда мне нечего добавить.

Томмазо знает, что не будет ни сцен, ни оскорблений. Именно поэтому он и выбрал ее когда-то. Но теперь он по-новому стал смотреть на жизнь.

– Можешь жить здесь, сколько захочешь, – говорит Томмазо. – Этот дом – твой, и так будет всегда.

– Где я буду жить, меня волнует меньше всего. Все, хватит.

Надин встает с постели так, будто куда-то торопится. Может быть, ей надо поплакать, а если и так, то она хочет быть в одиночестве.

– Нам обоим предстоит трудный день. Тебе нужно в Рим, в министерство, мне… много что нужно уладить. Вернемся каждый к своей жизни, не будем устраивать ни сцен, ни мелодрам. Оставим это для других.

Она выходит из комнаты, не оборачиваясь.

* * *

Путь в Рим был очень тяжелым для него. Томмазо ехал шесть часов и все не мог избавиться от назойливых мыслей, и даже любимой музыке Баха не удалось ослабить комок переживаний, сгустившийся внутри.

Министерство отправило его в трехлетнюю командировку в Лиссабон; он предчувствовал это, об этом ходило много слухов, но в его профессии нельзя быть уверенным, пока не получишь официальное назначение.

Когда он об этом узнал, первым его чувством было облегчение: Томмазо так надеялся пожить в Европе после нескольких лет работы на арабской земле. Но вдруг он подумал, что оставляет здесь, в Венето. Его беспокоила мысль, которой он жил эти месяцы, у него наконец-то появилось постоянное жилье, чудесная вилла, которую он отреставрировал, как хотел.

А Надин – что станет с ней? После разговора вчера утром от нее не было вестей, и он не представляет, что она делает. Хотя нет, немного представляет, потому что чувствует, что и в его сердце что-то надорвалось.

Конец их отношений был болезненным, несмотря на то что чувства уже отжили свое. Как сложится их жизнь по отдельности? При мысли о выяснении отношений с Надин ему становится больно. Но сделать это необходимо.

Томмазо еще не отошел от поездки в Лондон и утомительного разговора с Пизанò, но это неважно: на войне как на войне. Сейчас ему пригодятся дипломатические навыки в разговоре с Надин. Но способен ли он на это? Ему хотелось, чтобы расставание между людьми происходило так, как прекращение экономических отношений. Тогда можно заключить соглашение или составить декларацию – без боли и слез. Но направляясь в спальню, он предчувствует тяжелый разговор.

– Надин? – зовет он. – Я вернулся.

Ответа нет. Наверное, она спит. В конце концов, уже полночь. Он открывает дверь – комната пуста. Он оглядывается, смотрит в коридор.

– Надин, ты здесь?

Его голос отдается от стен и теряется в коридорах виллы. Томмазо возвращается в спальню и видит на письменном столе из красного дерева маленькую записку, сложенную пополам, с надписью утонченным почерком: «Тебе». Он открывает ее и читает:

Та любовь, что была между нами, осталась – я уношу ее с собой.

Прощай, Томмазо.

Будь счастлив, пусть и без меня.

Надин

* * *

Томмазо садится на кровать, онемев от неожиданности, но он совершенно не расстроен.

Ведь если подумать, за все эти годы она не сделала ни одного неверного движения. Настоящая женщина, леди, даже в момент прощания.

Как это похоже на нее – в этих словах вся Надин. Где-то она сейчас? Может, в своем Бейруте, или у подруги Жюли в Париже, или у Вернера в Берлине. Разумеется, она сделала правильный выбор. Ведь если подумать, за все эти годы она не сделала ни одного неверного движения. Настоящая женщина, леди, даже в момент прощания.

И пока Томмазо перечитывает эти слова, сердце его уже далеко: он думает о Линде.

* * *

Уже почти час ночи, он звонит в дверь Голубого дома. Решение пришло инстинктивно, по воле эмоций, хоть он и понимает, что неприлично заявляться среди ночи без предупреждения. Но сейчас Томмазо не помнит, как принимаются взвешенные решения: с Линдой надо забыть о разуме и слушать сердце. Она открывает дверь, в шортах и футболке – уже собиралась ложиться спать.

– Томмазо? – она удивлена. – Что ты здесь делаешь в такой час? Что-то случилось?

Выражение ее лица взволнованное – она сразу подумала об Алессандро.

– Да, кое-что произошло, – отвечает Томмазо.

Вид у него усталый, он похож на бойца, вернувшегося с фронта, но глаза блестят – таким живым она, пожалуй, никогда его не видела.

– Если впустишь, я тебе все расскажу.

– Конечно, входи.

– Прости, может, я слишком тороплюсь. Но я не мог больше ждать. – Он делает паузу. – Надеюсь, я тебя не напугал.

– Нет, что ты, – Линда едва не смеется. Но теперь ее охватило любопытство, и она не знает, чего ожидать. – Мне просто было интересно, кого это принесло в такое время. – И снова ее мысли об Алессандро. – Но я обожаю экспромт. Выпьешь чего-нибудь?

– Нет. – Томмазо притягивает ее к себе. – Я хочу тебя.

Он целует ее в губы и толкает на диван.

– М‑м‑м, как интересно, – Линда сопротивляется, усаживает его, забирается к нему на колени, обхватив за шею. – Так что же ты хотел мне рассказать?

Лицо Томмазо на миг мрачнеет.

– Мы с Надин расстались, – говорит он на одном дыхании. – Все кончено.

– А… мне очень жаль. – Но потом Линда спохватывается. – Нет, какую глупость я сказала. Мне нисколечки не жаль, – продолжает она с виноватым видом. – Ты сердишься?