За все грехи - Ирэне Као

– Я? Ревную? – Томмазо качает головой, но видно, что его только что поймали с поличным. – Ну что ты! Вовсе нет.

– А вот и да… – Линда внимательно смотрит на него, подходит и садится на краешек его шезлонга. – Ты ревнуешь, признавайся.

Она тычет ему в грудь кулачком.

– Ну, может быть, – Томмазо опускает глаза. Он не хочет признать, что потерял равновесие.

– О боже, поверить не могу! – теперь Линде становится смешно. – Томмазо Белли, великий дипломат, который занимается урегулированием международных конфликтов, признается, что ревнует?

– Ни в чем я тебе не признавался, крошка. Это только ваши умозаключения, синьорина Оттавиани. – Томмазо улыбается. – Иди сюда, негодница.

Он притягивает ее к себе и целует.

– О, да! – Линда покрывает его лицо мелкими поцелуями и вытягивается поверх его тела.

– Я так люблю к тебе прижиматься…

Томмазо гладит кончик ее носа с такой нежностью, которую и не подозревал в себе. С Линдой все происходит как-то само собой, спонтанно, разум не в силах отфильтровать эмоции и настроить их так, как ему это удавалось раньше.

– А знаешь, сегодня утром ты неплохо играла.

– Зато ты совершенно не умеешь врать.

Линда смеется, вспомнив уроки гольфа от Томмазо.

Ей казалось непостижимым запомнить тысячу названий клюшек, все это «дерево» и «железо», «паттеры», «драйверы», «санд-веджи»…

Если бы перед ней сейчас их разложили, она не смогла бы отличить одну от другой.

Не говоря уж о динамике игры: все эти лунки, число ударов, этот чертов пар – она потратила час на то, чтобы усвоить это.

А Томмазо все сыпал терминами – «дабл-игл» – то, «тройной буги» – се, а еще «берди», «альбатрос» и «кондор».

Надо признаться, что она так ничего и не поняла, но позволить ему вести ее было невероятно возбуждающе, особенно когда он становился сзади и помогал держать клюшку или когда объяснял, как придать силу удару.

– Правда, – подтрунивает над ней Томмазо. – Ты была моей самой многообещающей ученицей.

– Конечно, потому что я наверняка была единственной, учитывая, что как учитель ты… скажем так, назойливый.

Теперь Томмазо искренне смеется.

– Я не шучу, по-моему, у тебя большой потенциал. Еще пара уроков, и как только ты набьешь руку, будешь меня обыгрывать.

– Вот на это я бы не рассчитывала…

Хотя тяги к соревнованиям Линде не занимать. Ее будоражит мысль о состязании с ним, ведь он был победителем на нескольких турнирах.

– Ну, попробовать стоит. На твой страх и риск.

Томмазо гладит ее по голове.

– Мне нравится, когда ты выпускаешь коготки…

Потом он нежно целует ее в лоб.

– Что будем делать? Поужинаем сегодня тут?

– Если можешь, давай.

На мгновение Томмазо вспомнил о Надин. Синьоре, конечно, это все не понравится, хоть они и привыкли жить каждый своей жизнью…

Но Линду это не касается, с этой проблемой пусть разбирается Томмазо. Ее возбуждает мысль об ужине при свечах – может быть, после расслабляющего массажа.

И раз уж представился случай побыть с ним, не прикладывая к этому никаких усилий, Линда не видит повода от него отказываться.

– Конечно, могу, – тон у Томмазо почти жесткий. – А главное – хочу.

Линда обнимает его шею и смотрит ему в синие глаза, яркие, как небо.

– Отлично! Сегодня вечером я хочу только тебя.

Томмазо кивает:

– Я тоже. Даже не представляешь, как хочу.

Говоря это, Томмазо думает, что его влечение к Линде не знает границ. Это чувство сбивает его с толку, и он не в силах управлять им. Разводит руками в притворном смирении, а самого разбирает смех.

– Я весь в твоей власти. Делай со мной все, что хочешь.

* * *

В Ханое – час ночи. Алессандро едва закрыл глаза. Диван в его квартире-студии ужасно неудобный, но для человека, который последние десять ночей провел на улице, это пяти-звездочный отель. Хуан ушел час назад – решил сегодня остаться у своей девушки Дуйен. Он вернется на рассвете, и они вместе отправятся в Хо-шимин.

Алессандро ворочается на диване. Жара просто удушающая, он вспотел, несмотря на то что спит в одних трусах и потолочный вентилятор разгоняет по комнате застоявшийся, раскаленный воздух. Он полон энергии, и нужны активные действия, чтобы ее истратить. И такое дело есть. Они с Хуаном задумали проникнуть на фабрику и заснять факты эксплуатации несовершеннолетних – это вам не по парку прогуляться. Алессандро знает: одно неверное движение – и всему конец.

От мыслей его отвлекает странный шум. В темноте он улавливает чью-то тень.

– Хуан, это ты? – бормочет он, ощупывая стену в поисках выключателя.

Ответа нет – лишь какие-то странные хрипы.

Алессандро резко садится. Наконец находит выключатель и включает свет.

– О, черт!

У письменного стола – двое мужчин. Один маленький и худой, с длинным шрамом во всю щеку, стоит, будто на стреме; второй – большой и лысый – судорожно шарит в ящиках.

– Кто вы, черт возьми, такие? – Алессандро подскакивает на диване и одним прыжком оказывается рядом с незнакомцами. – Что вы тут делаете? Что вам нужно? What are you looking for, here?[9]

– Photo. Your photo[10], – медленно отвечает коротышка на ломаном английском, вытаскивает маленький пистолет 22-го калибра и приставляет к его виску, блокируя ему руку железной хваткой.

– Where? Where photo?[11]

Но Алессандро так просто не испугаешь. Он смотрит с ненавистью и сжимает зубы – только через мой труп!

– Which photos? I don’t understand. What do you mean?[12]– спрашивает он с притворным удивлением, призвав все свои актерские способности.

В этот момент лысый громила встает со стула и что-то говорит по-вьетнамски своему приятелю. Тот, как безумный, с размаха бьет Алессандро кулаком в лицо, потом – коленом между ног, отчего он падает на пол.

Потом – мгновение: вспышка света, и все погружается в темноту. Алессандро вздрагивает, теряет сознание и мякнет на руках у незнакомца.

Алессандро рефлекторно хватается за яички; лицо его искажает боль, а из носа струится кровь. Коротышка наступает ему на грудь, чтобы помешать подняться, но Алессандро хватает его за ногу и опрокидывает на пол.