Крестоносец - Бен Кейн

Допив, он утер губы.

— Теплая, воняет жиром и кожей и тем не менее вкусная, как нектар, — сказал Ричард. — Спасибо, Руфус.

Я принял сильно полегчавшую флягу.

— Все мое — ваше, сир.

— Всегда преданный Руфус.

Он улыбнулся.

Сердце мое подпрыгнуло.

Вдруг он пошатнулся и едва не упал.

Я ухватил его за руки и помог удержаться.

— Вы здоровы, сир?

Ричард утер лоб, ладонь его стала влажной от пота.

— Сгораю заживо, — сказал он.

«Пожалуйста, только не это! — подумал я. — Только не новый приступ четырехдневной лихорадки».

Глава 15

Как обычно, меня разбудила жара. С тяжелой со сна головой, с пересохшим от жажды горлом, я перевернулся и открыл глаза. Внутри шатра было темно — солнце еще не встало. Я лежал на одеяле поблизости от постели Ричарда. Филип, верная душа, устроился у него в ногах. Я не помнил, как уснул, знал только, что до поздней ночи ухаживал за королем и переживал. Видимо, меня уложили Филип и другие оруженосцы, хотя это совсем не засело в памяти.

Я чувствовал настоящую усталость. Двенадцать дней прошло с тех пор, как захворал Ричард, и большую часть этого времени я бодрствовал. Порой наступало недолгое облегчение, но затем состояние больного резко ухудшалось, внушая тревогу. Что беспокоило еще сильнее — иногда я осмеливался пошептаться с Рисом и Филипом, — так это пугающая смертность среди здешних христиан. Десятки знатных особ, включая нашего собственного архиепископа Балдуина Кентерберийского, за время осады сгинули от болезней. Со времени нашего прибытия скончался граф Фландрский, поддержавший Ричарда против Филиппа Капета в Мессине. Я не был ни лекарем, ни врачевателем, но твердо решил не отходить от короля до его выздоровления.

Я на цыпочках подошел к ложу Ричарда. Он спал, слегка приоткрыв рот. Я заметил прядь волос на подушке и оголившуюся кожу на голове. Лицо и губы были бледными, несмотря на жару в шатре. Доктор-священник Ральф из Безаса назвал эту хворь «арнальдией». Схожая с четырехдневной лихорадкой болезнь сжигала тело короля, терзавшегося жестокой горячкой, и привела к выпадению волос. Вылезли и некоторые ногти. Сердце мое ныло при виде того, как изнемог этот великий воин, и я готов был поменяться местами с ним.

Нога моя задела один из стоявших у кровати сосудов. В этих бутылках хранились пропитывающий все своим запахом медовый уксус, а также камфара, настои чемерицы и аквилегии.

Король пошевелился.

Я застыл, проклиная себя за неловкость. Взгляд Ричарда сфокусировался.

— Руфус?

— Я здесь, сир.

Мне стало радостно от того, что он очнулся не в горячке. Дай Бог, чтобы худшее осталось позади, взмолился я.

— Какой сегодня день?

— Двадцать второе июня, сир. Вроде бы.

— Господи Иисусе! Последним днем, который я запомнил, было восемнадцатое. Еще четыре дня потерял. Ты выглядишь изможденным, Руфус. Я велел тебе проводить ночи в своей постели.

— Я так и делал, сир. Время от времени.

Судя по взгляду Ричарда, он раскрыл мой обман, но все равно был благодарен мне.

Филип завозился, поднялся на ноги, коротко улыбнулся мне и спросил у короля, не нужно ли ему что-нибудь. Ричард отмахнулся:

— Позаботься о себе, Филип. Руфус приглядит за мной.

Филип исчез — очевидно, пошел справлять нужду.

Ричард с трудом сел.

— Тебе следует отдохнуть, Руфус. Не хочу, чтобы и ты свалился с ног.

— Я за себя не переживаю, сир.

Голубые глаза, еще более пронзительные на бледном лице, впились в меня.

— Ты, может, и нет, а вот я переживаю. А я — твой король.

Прилив чувств сдавил мне горло, и я только склонил голову:

— Сир.

— Прежде чем уйдешь, спрошу: хватит ли тебе сил поведать, что произошло с тех пор, как я слег?

— Разумеется, сир. — Я усмехнулся, взял стул и пристроился рядом с королем. — Филипп тоже заболел арнальдией.

Гортанный смешок.

— Насколько тяжело?

— Должен с прискорбием сообщить, что его состояние не такое скверное, как ваше, сир.

— Насколько понимаю, он занемог после восемнадцатого, когда его войско в последний раз подступало к городу?

Известия о предприятиях Филиппа всегда вызывали у короля ревность, даже если те заканчивались позорной неудачей.

— Все так, сир.

— Он направлял новые письма о разделе добычи?

Еще одна ссора. С одра болезни Филипп послал письмо, требуя передать ему половину богатств, захваченных Ричардом на Кипре. Король ответил, что их соглашение касается одного Утремера, а иначе Филипп должен уступить ему половину Артуа — графства, отошедшего к Капету после скоропостижной смерти Филиппа Фландрского.

— Нет, сир.

Король хмыкнул.

— Зато он замышлял еще один приступ, сир.

— Довольно о Капете. Мою башню достроили? Как показывают себя новые мангонели?[16]

С его уст беспрестанно сыпались вопросы.

Обрадованный этим напором, говорившим о возвращении сил, и порозовевшими щеками, я отвечал как мог:

— Башня собрана, сир, и обита снизу доверху пропитанными уксусом кожами, для лучшей защиты от турецких зажигательных стрел. Ждут только вашего приказа, чтобы начать. Мангонели все эти дни постоянно в работе. Самая большая из двух оказалась столь мощной, что добрасывает камни до Мясного ряда в приморской части города.

— Лучше задействовать их против стен. Внутри стен обитают безбожные язычники, но это все-таки мирные жители.

— Воистину так, сир. Тот выстрел был непреднамеренным. Наши камнеметчики без устали обстреливают укрепления близ Проклятой башни и причиняют большой вред. Вчера, по их словам, один снаряд убил дюжину врагов и обрушил два перча[17] переходного мостика. Другие участки стены в этом месте тоже ослаблены. В одном Филипп прав: приспело время для очередного приступа.

— Мне бы сначала подняться с этой чертовой лежанки, — сказал Ричард, поморщившись.

— Было бы разумно отдохнуть несколько дней, сир, — мягко заметил я. — Вам не следует перенапрягаться, лекарь говорит, что это может вызвать новый приступ.

Король нетерпеливо цокнул языком.

— В таком случае я велю принести меня к Проклятой башне на носилках.

Я подумал, не попробовать ли отговорить его, но решил не тратить силы попусту.

— А сарацины? Наносят ответные удары?

— Да, сир. Но без особого успеха, слава богу.

Я рассказал ему про случившуюся накануне вылазку, во время которой все враги отступили, кроме их вожака, эмира в богатых доспехах. Одинокий, он отважно ринулся вперед, намереваясь поджечь одну из наших катапульт при помощи глиняной бутыли с греческим огнем.

— Фиц-Алдельм одолел его, сир, — закончил я.

— Славная работа. Эмира взяли в плен?

— Нет, сир. Фиц-Алдельм выхватил бутыль и опорожнил сарацину на чресла.

На лице короля отразился ужас.

— Что-что он сделал?

— Сжег ему причинное место, сир.

У меня звенело в ушах от жалобных воплей эмира,