Как перевоспитать герцога - Меган Фрэмптон

Он стоит у дверей, ожидая, когда она пригласит его зайти. Он ведь сказал, что не станет ее домогаться, и потому все, чему сейчас предстоит произойти, будет происходить исключительно по ее инициативе.

– Войдите, – скажет она с улыбкой и повернется к нему спиной. Ткань сорочки тонкая, почти прозрачная, и он видит ее силуэт, изгиб ее спины, ее ягодицы.

То, что на самом деле его сорочка сшита из теплой байки, никак ему не мешает, потому что, черт возьми, что может помешать полету фантазии?!

Впрочем, не стоит отвлекаться. Итак, он заходит в ее комнату и закрывает за собой дверь. Лили подходит к кровати и садится, жестом подзывая его к себе. Разумеется, он подходит. Он же не идиот!

Маркус проверил состояние своего «друга», который с каждым ее воображаемым движением прибавлял в твердости. То, что он оставил ее в своей сорочке, так и не сподобившись ее снять и посмотреть на то, что под ней, говорило само за себя. Да, плохи его дела. Но, по крайней мере, пятиминутный порог он уже преодолел, а все еще не кончилось.

Маркус представлял, как присядет на кровать рядом с ней и как она игриво потянет за свободный конец пояса его халата, распуская узел. Черт, он забыл о том, что на нем халат, тогда как эта деталь является ключевой в сценарии! Ему не хотелось возиться с пуговицами, шейными платками, носками и брюками, ему просто хотелось поскорее избавиться от всего лишнего и оказаться голым, таким же голым, как она.

Итак, халат. Все правильно.

Она спустит халат с его плеч, обовьет его шею руками и прижмется губами к его губам.

И они сольются в поцелуе, а он, просунув руку под рубашку, положит ей ладонь на колено и начнет скольжение вверх по внутренней стороне бедра, медленно, чтобы прочувствовать текстуру ее кожи. И тогда он услышит ее сдавленный стон, тихий, чуть хрипловатый, и будет знать, что она хочет его. А потом он почувствует ее ладони у себя на груди (или на спине?), и затем она дотянется рукой до его естества и тихо вскрикнет, удивленная его внушительным размером.

В конце концов, это все его фантазия. А нафантазировать можно все, что угодно. Маркус не имел привычки сравнивать размеры своего пениса с размерами детородных органов других мужчин, но здравый смысл подсказывал, что его пенис был крупнее среднестатистических размеров по той простой причине, что он сам был крупнее большинства представителей своего пола. Конечно, такой вывод нельзя назвать строго научным, но здравый смысл в его рассуждениях есть.

Хотя было бы странно, если бы кто-то из ученых мужей предложил научный метод измерения пенисов.

Рука его двигалась все быстрее и резче, захват был все жестче, и сейчас он уже не следовал никакому сценарию, не рисовал в воображении сложные картины, а лишь цепко держался за то, что помнил: бархатистую гладкость ее кожи, золотистые сполохи в ее глазах, вкус ее поцелуя. И вот он уже наяву чувствовал то, чего не мог знать: упругую нежность ее груди, ощущаемую ладонью, ее сосок, набухающий, словно почка весной, когда он проводит по нему языком, ее солоноватый привкус… там.

И это последнее ощущение, потрясающе реалистичное, перебросило его через край. Встряска была на удивление мощной, пронизывающей насквозь, и принесла с собой не только физическое облегчение, но и удовлетворение иного, более высокого порядка. Он был почти счастлив. Увы, это «почти счастье» длилось совсем недолго. Маркус еще не успел отдышаться, пот на теле еще не высох, а ему уже казалось, что его обманули: подсунули пустышку, а голод как был, так и остался.

Голод, который ему не дано утолить, если только она не захочет дать ему то, чего он жаждет.

Но если она все же захочет утолить его голод? И если он все же примет от нее этот дар? Как ему жить тогда? Как смотреть Лили в глаза? Или собственной дочери, которой он решил стать самым достойным отцом на свете?

Итак, сохранять видимость благопристойности, а тем более не нарушать приличия, будет для него все труднее. Создавшееся положение требует от него, так сказать, особой твердости. Во всех смыслах этого слова. Особенно теперь, когда он знает, что ему по зубам продержаться больше двух минут.

– Как вы пьете чай, миледи? – Лили вздрогнула всем телом, услышав знакомый голос, и лишь немного погодя осознала, что именно услышала. С кем он говорит, хотелось бы знать? Лили ускорила шаг. Голос доносился из классной комнаты, чуть дальше по коридору.

– С сахаром. Сахара должно быть много. – Лили замедлила шаг, узнав голос Роуз. Они вместе пьют чай? Подойдя к двери, девушка осторожно заглянула в щелку. Роуз и герцог сидели за низким столиком – тем самым, за которым они не так давно рисовали втроем. Высокий герцог выглядел комично с торчащими вверх коленками и согнутой в три погибели спиной.

Роуз была в каком-то странном белом головном уборе. Неужели это его шейный платок? Да, он самый, обернутый вокруг головы и завязанный бантом надо лбом. И лицо у нее было густо вымазано джемом.

Герцог, что неудивительно, был без шейного платка.

Лили не видела его с прошлой ночи. С тех пор как они целовались, с тех пор как она гладила его по спине, с тех пор как прижималась грудью к его груди, мускулистой и твердой, как стена. Лили пришлось в очередной раз напомнить себе о том, что этого больше никогда не повторится. Она должна держать дистанцию, помня о том, что между гувернанткой и хозяином дома дистанция есть всегда, даже если хозяин демонстрирует на удивление либеральные взгляды. Он ее нанял, и она выполняет порученную работу – и это все. Иных отношений между ними нет и быть не может. Потому что иные отношения – это неприлично. Восхитительно, волшебно, головокружительно, безумно – но неприлично.

Может, стоит вышить эти слова на носовом платке, который она всегда носит с собой, и перечитывать их всякий раз, когда хочется поддаться искушению и забыть о приличиях?

Хотя, если даже она и вышьет эти слова на носовом платке, придется его доставать, чтобы их перечитывать, каждые три минуты. А это по меньшей мере неудобно.

«Довольно, Лили», – приказала она себе. Прошлое изменить не в ее силах, это верно, но пока еще не поздно оставаться хозяйкой собственного будущего.

Нацепив на лицо вежливую безликую улыбку, она вошла в комнату.

Герцог ее увидел, и уголки его губ уже поползли вверх и начали складываться в улыбку, столь же теплую, сколь и его взгляд, но процесс рождения улыбки замер где-то на середине, и у Лили больно екнуло сердце.

– Вы пьете чай? – спросила она, понимая, что уподобляется мисс Блейк. Зачем спрашивать о том, что и так понятно?