Тубплиер - Давид Маркиш

Озер было три: зеленое, охряное, синее. Озера лежали как цветочные лепестки на травяной ладони луговины, обрамленной скалами и горным лесом. В лесу жили птицы и звери, а людей не было видно.

Люди и их лошадь пришли к озерам перед закатом; голубая паутина вечера еще не опустилась на луговину, а пронизывающий свет дня уже утратил беспристрастную ясность, не знающую жалости.

После долгого дня пути купанье в ледяной воде Джуйских озер, с разбегу – что может быть лучше! Вмиг покрасневшая кожа покрывается пупырышками, а дружелюбное солнце сглаживает их без следа. Загорать на озерном берегу, в траве, а потом сидеть у ночного костра, который дан нам взамен дневного солнца. «Самшитовая роща» с ее таблетками, запретами и процедурным кабинетом – это что еще за зверь? Где она осталась, Роща, – в другом измерении, в другом страшном и диком мире? Здесь, на озерах, счастливое лежбище людей, скрепленных связями куда более прочными, чем социальные или профессиональные, прибитых друг к другу ветерком удачи. Здесь горстка единомышленников, спаянных неизлечимой болезнью и присутствием смерти, в лицо которой избегают открыто глядеть.

А Влад Гордин – тот глядел. Нарушение запрета притягивало его и влекло, и погружение в ледяную воду, категорически ему запрещенное, ставило, по его разумению, последнюю запятую перед развязкой. Всю дорогу до Джуйских озер его так и подмывало поскорей нарушить запрет – и поглядеть, что вслед за этим произойдет: обрушится ли на него кара, наступит хаос или нет.

Просыхая на берегу, наливаясь закатным золотым теплом, Влад Гордин опасливо думал о том, что ничего здесь может и не произойти. Пройдет день, другой, ребята уйдут в Сухуми, а он, Влад, останется. Решение решением, и время выбрано верно – но вдруг что-то там, в левой верхней доле, не сработает вовремя! Он ведь не вешаться сюда пришел на суку, по часам. Результат-то, правда, один и тот же, но болтаться на веревке – нет уж, извините. Лучше немного подождать, тем более что, может, и ждать совсем не придется: вода здесь как лед, завтра с утра до ночи на солнце жариться плюс пьянка – от этого загнешься наверняка.

Шумный праздник много что списывает, почти как война. На празднике освободившихся, на пиру выбравшихся из сети только лошадь, разгруженная и стреноженная, сохраняла уравновешенное спокойствие. Прядая ушами, она пощипывала траву близ костра и не спешила жить. Возможно, она не ощущала безостановочного движения времени над луговиной и это примиряло ее с действительностью. А люди жгли время в костре, оно постреливало в пламени вместе с сухими сучьями и взрывалось праздничными султанами искр. А люди пили и пели, и связный разговор не опоясывал их круг, согретый огнем костра. Время бежало и мчалось, нахлестываемое людьми, и на горизонте их воображения проступал приморский город Сухуми, оттуда тянулись дороги в Москву, Свердловск и сибирский Тобольск, где было уже готово к погребению тело убитой обрушившейся потолочной балкой Майи Быковской. Люди пили и пели, но и бежали сломя голову от вчерашнего дня в завтрашний. Скорость их движения возрастала неприметно для глаза, и раскручивалось, крутилось чертово колесо, пока действовал непостижимый механизм вращения – то ли зубчатый, то ли коленчатый, то ли еще какой. Все это было задумано и продумано далеко-далеко от Джуйских озер, и люди у костра лишь следовали заданному.

Колесо Влада Гордина должно было остановиться здесь, на Джуйской луговине. Так, во всяком случае, решил Влад. Он, ему казалось, был готов к этому ходу событий; отчасти это было верно. И такая готовность отличала его от других людей у костра.

– Выпьем!

– Наливай! И Влад наливал коньяк в стаканы и кружки и тянулся чокаться.

– За все хорошее!

– За орден тубплиеров!

– За следующую встречу! Влад Гордин пил за все хорошее, за тубплиеров и за следующую встречу, которая не случится. Он много пил, но хмель не доставал его.

– Выпьем за лошадь! – предложил Влад и поднял стакан. Никто не возражал: за лошадь так за лошадь.

Все они уйдут, и Валя. Лошадь останется с ним. Хорошая лошадь. Не идти же ей в Сухуми, не лететь потом в Москву или Тобольск! А скоро, когда все уже закончится, лошадь потрусит себе налегке по знакомой дороге вниз, в колхоз. А Влад Гордин останется лежать здесь, в траве, лицом к небу. Кто-нибудь найдет его когда-нибудь. Или не найдет, и он стечет в праздничную, роскошную землю луговины. Влад как бы глядел на себя со стороны, но и изнутри неотрывно глядел – взыскующе и цепко.

Валя наткнулась на опушке на семейство грибов, набрала целый подол. Грибы были крупные, размером с пузатую трехлитровую банку, с маслянистыми коричневыми шляпками.

– Там еще полно их! – радовалась Валя. – Это же белые, точно!

– А если потравимся? – выразил опасение приблудный свердловчанин Мирон. – Может, они ядовитые? Белые раза в три меньше.

– Белые, белые! – стояла на своем Валя Чижова. – Это у нас в России они меньше, а здесь – другие.

– Местные вроде грибов вообще не едят, – заметил Игнатьев.

– Дайте-ка мне! – сказал Влад. – Пахнет-то как! – И откусил от ножки.

Товарищи смотрели на него с опаской: что это он вытворяет!

– Если через полчаса не загнусь, – прожевав и проглотив, сказал Влад Гордин, – тогда можно жарить.

– А мы почистим пока, – предложила Валя. – Лера!

Подруга приблудного свердловчанина без особой радости поднялась от костра, из-под руки обнимавшего ее за плечи Мирона.

А Семен Быковский подсел к Владу, глядел на него с вопросом.

– Ну да, – сказал Влад. – Ну да, ядовитый, не ядовитый – какая разница! Давай выпьем за тебя, Семен!

– Может, Валя с тобой останется? – сказал Семен.

– Это еще зачем? – резко спросил Влад. – Ни к чему. Ей дальше жить надо.

– Ей-то, может, ни к чему, – проговорил Семен Быковский. – А тебе? Что ж ты тут один будешь?

– Мы к жизни привыкаем, – сказал Влад. – А смерть, Семен, непривычная работа. Ее самому надо делать, ни у кого подмоги не просить. Не так, что ли?

– Не знаю, – отозвался Семен. – Я не знаю. Мы ведь живем пока…

– Живем – мы, – продолжил Влад. – Все вместе. А умирать мне – одному. Ничего не поделаешь.

– Да, не поделаешь! – шепотом воскликнул Семен Быковский и руки с распрямленными ладонями выкинул вперед, как будто хотел оттолкнуть костер или оттолкнуться от него. – Меня на фронте тысячу раз могло убить – не убило же! Что мы знаем!

– Там, наверно, по-другому, – заметил Влад. – Страх хотя бы общий: все вместе боятся смерти. А тут ничего общего нет, кроме жизни.

Эти слова – «умереть», «смерть» – Влад Гордин произносил веско и отчетливо, как бы пробуя их на язык, и получалось не горько. Выбив щелчком сигарету из пачки, он закурил и затянулся дымом.

– Вот привык к табаку, расставаться жалко, – сказал Влад. – Даже смешно. У меня еще пачек пять осталось – хватит.