Корея Южная и Северная. Полная история - Чжунхо Сон

Вскоре после начала войны с Китаем японцы создали при канцелярии генерал-губернатора Управление ресурсов, которое должно было перестроить корейскую экономику с учетом потребностей военного времени. Проще говоря, японцы начали еще активнее грабить Корею и эксплуатировать ее народ. В апреле 1938 года вышел закон «О всеобщей мобилизации во имя государства», «легализовавший» грабеж и эксплуатацию. Так, например, крестьяне были обязаны продавать японским властям определенное количество сельскохозяйственной продукции по установленным сверху крайне низким ценам. Фактически это было не покупкой, а принудительным изъятием. Начав с изъятия 40 % продукции, японцы постепенно довели это количество до 65 %.

Объявление окружного суда города Тэгу с призывом подать документы на смену имени до 10 августа 1940 года

Послабления, сделанные после выступлений 1919 года, давно были забыты — с каждым годом оккупационный режим становился все жестче. С началом войны усилилась идеологическая обработка корейского населения, которому усердно внушали идею японо-корейского единства. В конечном итоге дошло до того, что с 1940 года корейцев начали принуждать менять имена и фамилии на японские. Подавалось это как прекращение дискриминации местного населения, но на самом деле дискриминация сохранялась. Смена имен вызвала недовольство как среди корейцев, так и среди японцев. Японские ультранационалисты были возмущены тем, что корейцам, считавшимся людьми второго сорта, разрешили носить «благородные» японские имена и фамилии. Для корейцев принудительная смена имени означала отрыв от родовых корней и считалась оскорблением предков. Работа многих чиновников, в первую очередь — полицейских, осложнилась необходимостью ведения двойного учета по старым и новым именам. Формально акция по смене имен оказалась успешной — под давлением властей уже в 1940 году имена сменило около 85 % корейцев. Но японские имена использовались только при контактах с властями и были забыты сразу же после того, как оккупационный режим рухнул.

Очередь из корейцев, пришедших сменить имя, в отделе регистрации

Другим инструментом «ояпочивания» корейцев было насаждение синтоистского культа, который стал обязательным для всех жителей оккупированной Кореи. Навязывание чуждого вероисповедования вызвало противодействие у приверженцев других религий и в первую очередь у христиан, для которых поклонение синтоистским богам являлось запретным идолопоклонством. Одна из важнейших христианских заповедей гласит: «не сотвори себе кумира»[115], а синтоистские божества во главе с «великой священной богиней» Аматэрасу были для христиан идолами. В большинстве своем корейские христиане шли на компромисс: поскольку власти объявили поклонение синтоистским божествам «гражданским долгом подданных Великой Японской империи», христиане считали это не поклонением как таковым, а процедурой гражданского характера. Но были и такие, кто поплатился свободой, а то и жизнью за отказ поклоняться синтоистским идолам.

Ворота синтоистского храма на горе Намсан

Первое число каждого месяца было объявлено «патриотическим днем», в который корейцам полагалось посещать синтоистские храмы. Показательным примером надругательства над чувствами и традициями корейского народа стало сооружение синтоистского храма на горе Намсан в Кёнсоне на месте священного алтаря Куксадан, построенного в 1394 году по приказу основателя государства Чосон Ли Сонге.

С октября 1937 года во всех школах на территории Кореи утро стало начинаться с коллективного произнесения Клятвы верного подданного Его Императорского Величества, в которой говорилось о готовности стойко переносить все тяготы и лишения ради блага Великой Японии. На молодое поколение корейцев, выросшее при японском владычестве, рассуждения о единстве двух наций и патриотические японские призывы оказывали довольно выраженное влияние. Молодежь «оболванивалась» японской пропагандой, внушавшей, что каждый подданный должен быть готов пожертвовать всем, в том числе и жизнью, ради Его Императорского Величества, блага Японии и процветания всей Восточной Азии. В 1938 году корейцы получили «привилегию» — их начали призывать в японскую армию, где они подвергались еще большей дискриминации, чем в обычной жизни. Одновременно «Закон о национальной мобилизации», принятый в том же году, перевел гражданских лиц в положение военнообязанных, которых в любой момент можно было привлечь к различным тыловым работам «на благо государства».

В 1938 году было запрещено преподавание на корейском языке. Японцы надеялись на то, что корейцы, забыв свой язык, сменив имена и начав поклоняться синтоистским богам, превратятся в японцев. Любое напоминание корейцев о своей национальной сущности жестко пресекалось. Был такой случай — на фотографии марафонца Сон Гиджона, занявшего первое место на Олимпийских играх 1936 года в Берлине (разумеется, он выступал под японским флагом и японским именем), журналисты газеты «Тона ильбо» заретушировали японский флаг на майке спортсмена. Эта в сущности безобидная акция была расценена японской администрацией как «подрыв государственных устоев». «Тона ильбо» не выходила в течение девяти месяцев, а непосредственные виновники случившегося были арестованы. В 1940 году корейская пресса вновь оказалась под запретом, который просуществовал вплоть до падения оккупационного режима.

Та самая фотография Сон Гиджона с заретушированным японским флагом

К 1937 году на территории Кореи не осталось организаций, боровшихся против оккупационного режима. Исключение составляли разве что подпольные коммунистические ячейки, как создававшиеся Коминтерном (то есть — Советским Союзом), так и возникавшие по инициативе корейских коммунистов, но эти немногочисленные ячейки не вели активной борьбы, они занимались распространением коммунистической идеологии в народе.

Несколько корейских партий, действовавших на территории Китая, в 1932 году объединились в Корейский объединенный союз антияпонского фронта, который в середине 1935 года был реорганизован в Корейскую национальную революционную партию. Эту партию возглавлял Ким Вонбон, активный деятель движения за независимость Кореи, придерживавшийся левых политических взглядов. Впоследствии он стал заместителем командующего Корейской освободительной армией,[116] а после создания коммунистического северного правительства[117] занимал в нем ряд руководящих постов.