Зубы дракона. Мои 30-е годы - Майя Туровская

Дочь Стаханова Виолетта в интервью «Московскому комсомольцу» (21.07.2003) предложила, правда, другую, менее романтическую, версию – от того же, кстати, Петрова. Для будущего рекорда были присмотрены два молодых, перспективных забойщика. Один ничего предложить не смог, зато у другого (Стаханова. – М. Т.) были два рацпредложения, одно из них – разделение труда (забойщик и два крепильщика). В результате они и выдали неслыханную выработку. «Я считаю, – сказала дочь Стаханова, – что просто впервые применили разумную организацию труда».

Как ни странно, самое подробное, даже подножное, описание «звездного момента» я нашла там, куда ни я, ни дочь героя, не говоря об обличителях «подвига», не дали себе труда попервоначалу заглянуть, заведомо считая этот источник пропагандой: в речи Стаханова на страницах стенографического отчета «Первое всесоюзное совещание рабочих и работниц – стахановцев». Канон, видимо, еще не был выработан, и шахтер, не мудрствуя лукаво, без прикрас рассказал о своей организационной инициативе («пустить забойщика на всю лаву») на своем профессиональном сленге. Как ему предложили «рекорд» и как он

в ночь под 31 августа пошел рубить. Вместе со мной спустились два крепильщика, начальник участка товарищ Машуров, парторг шахты товарищ Петров и редактор многотиражки товарищ Михайлов ‹…›

В лаве я начал зарубку с верхнего уступа. Сперва делал подбойку, потом рубил прослойку, которая шла снизу вверх, одновременно снимал верхнюю часть пласта и сверху вниз снимал земник. Такую операцию я проделал во всех 8 уступах, засекая в каждом из них куток. Следом за мной приступили к работе два крепильщика (их имена он назовет дальше. – М. Т.). Работали мы напряженно… Я проработал 5 часов 45 минут. Подмерили, и оказалось, что я срубил всю лаву и нарубил 102 тонны.

На шахте не все поверили в это. Но, по словам того же Стаханова, после него другие за смену сумели дать еще больше, «надо только как следует организовать труд»[104].

Почему крестьянскому парню пришла здравая мысль из области НОТ (научная организация труда – о ней немало говорилось на рубеже 30-х годов), так же трудно объяснить, как и более эффектное «знал жилу». Как, впрочем, все талантливое. Зато бывший коногон таким образом, и сам того не ведая, затронул камень преткновения всей системы: что является делом чести, доблести и геройства – прозаическая оптимизация труда или подвиг? Еще раз и на все советские времена «подвиг» был предпочтен НОТ.

Стаханов был признан «зачинщиком движения», которое вынесло его в герои. Движение пришлось кстати. Оно открыло определенные возможности умельцам и честолюбцам из рядов нового рабочего класса. Во-первых, это как раз было время ротации кадров старых партийных элит, связанных с революцией. Во-вторых, после разоблачения «спецов» индустриализация утратила четкие критерии качества, не говоря о принципах рентабельной организации труда, – в ее прорывах и авралах всегда оставались возможности существенно обновить организацию и повысить производительность труда. Наконец, стахановское движение (как ударничество и соцсоревнование) послужило очередной заменой экстрагированных из монопольной экономики конкуренции и изначального материального стимула. Стахановцы стали той аристократией рабочего класса, которая вовсе не была спецификой СССР – специфично было лишь ее прославление как носителя подвига. Подвиг вместо производительности труда был продолжением авралов 20-х, он удачно вписывался в идеологию «осажденной крепости», в которой мы всю дорогу жили. Как, впрочем, и в практику выживания, которая составляла нашу повседневность.

Среди стахановцев были разные люди, по-разному пережившие выдвижение (их официальные биографии стали своего рода житийным жанром). Больше всего пострадал при этом сам «основоположник». Думающий и умелый забойщик (он к тому же отличался незаурядной физической силой и ростом), не готовый, а может быть, и не приспособленный для академической или руководящей карьеры, Стаханов не стремился ни за парту, ни в ряды бюрократии. Выбор ушлого парторга в этом смысле был неудачен, «винтик» оказался с браком. Федорова рассказывала нам, какой головной болью для стахановцев, готовых выдвигаться, был на всех съездах и слетах в новой гостинице «Москва» сам Стаханов, дебоширивший, исчезавший, запивавший, так что им с Бусыгиным («знатным машинистом») приходилось по ночам куда-то мчаться, брать его на поруки и проч., и проч. Он не вписывался в поросль новой деловой рабочей элиты, был непослушен, своеволен вплоть до «своего каприза». Но отпустить восвояси носителя «имени» никто не решался. Как ни странно, судьба этого советского символа, улыбающегося с бесчисленных фото, сравнима с судьбой западных звезд, не выдержавших «медных труб».

Стаханов, которого нам довелось снимать, был огромной и печальной человеческой руиной. В каком-то смысле тоже жертвой сталинской эпохи – воплощением бесчеловечия ее пролетарского гуманизма и ржавости ее модернизации.

В BIZ (1937. № 10. С. 306) изобретатель знаменитой дорожной развязки «клеверный лист» Вилли Сарбах отмечен, но не прославлен, как не прославлены другие потенциальные герои труда. Идеального арийца предпочитали высекать в мраморе (скульптуры Й. Торака или А. Бекера), а в массовом журнале рисовать в стиле постера. В качестве героев СМИ – поскольку вождь был только один – выступали Геринг (со львенком и дуче; 1937. № 40. Обложка) или фон Ширах (с двумя детьми; 1937. № 18. Обложка). Модель «большой семьи» и «сыновей» (по Кларк) в обществе куда менее традиционном и патриархальном, нежели СССР, не работала.

Наиболее асимметричным, как и прежде, и даже более, чем прежде, оставался женский стереотип. Если герой – расовый он или классовый, мраморный или документальный – структурно выражал одну и ту же идею превосходства данной идеологии, то женские роли на страницах массового издания по-прежнему не совпадали. Для нацизма женщина – на фоне нового, «мужского», военизированного акцента – прежде всего потенциальная мать солдата, а следовательно, и сексуальный объект. Но не забудем также, что пропагандистская функция журнала (так же как в немецкой кинопродукции) теснила, но не вытесняла развлекательную. И в этом смысле издание остается коммерческим и «буржуазным».

В советской культуре женщина, как и прежде, выступает в качестве субъекта, рабочей единицы. Даже при «досуговом» акценте, которого вовсе не чужд урбанизированный «Огонек», он остается изданием дидактическим по преимуществу.

Алексей Стаханов с автомобилем, подаренным ему Сталиным, 1936 год.

Пусть в мифологизированном образе Венер и Терпсихор, в виде полотен или «живых картин» (1939. № 29. Обложка), даже и «ню» занимает свое место в BIZ. «Огонек» всегда политкорректен в смысле женского равноправия. Его изобразительные символы – штурмующие небо комсомолец и комсомолка на картине С. Рянгиной «Все выше!» (1937. № 32. Обложка) и знаменитые «Рабочий и колхозница» В. Мухиной (1937. № 18. С. 12). Шеренги стройных женских ног называются не «Герлс», но «Парад физкультурников» (1939. № 20–21. Задняя обложка). Сходный сюжет женской акробатической пары в «Огоньке» будет изображать пулеметчицу и знаменосца на мотоцикле (1939. № 16. Задняя обложка), а в BIZ называться «Балет на мотороллере» (1939. № 8. Обложка). Хитом немецкого издания в 1937-м станет первоапрельская фотошутка – барышня в задорной шляпке с перышками, разорвавшейся на две части (1937. № 13. Обложка). Она понравится всем, ее перепечатают в европейских журналах. Знаменитое фото «Огонька» – та самая стахановка Татьяна Федорова, которую нам довелось встретить уже в респектабельном руководящем костюме, – с отбойным молотком в шахте Метростроя.