Боевой шлюп «Арго» - Юлия Зонис

Мой Телемак, Троянская война окончена.

Кто победил — не помню.

И. Бродский, «Одиссей — Телемаку»

Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.

Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?

Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился

Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший.

Гомер, «Одиссея»

Остров встретил нас свистом ветра и визгом полудиких свиней. Возможно, это были те самые, наши прадеды-мореплаватели, обращенные Цирцеей. Тощие и бурые, они окружили лагерь и пытались добраться до мешка с сухарями. Жбан думал-думал, а потом взялся за топор и веревку. Прогонявшись два часа по берегу за особенно прытким кабаном, он приготовил свинину на ужин. Свинина оказалась жесткой — видно, Цирцея давно не потчевала кашей своих любимцев.

Ветер посвистывал в скалах. Сухие пучки травы, козьи тропы без коз да полуразвалившаяся хижина — вот и все, что мы нашли на острове. В развалинах обнаружился глиняный горшок с зерном. Кое-какие зернышки уже проклюнулись и из них тянулись бледные, лишенные корней ростки. Мы проспорили над горшком до захода. Обжора-Жбан говорил, что надо брать, а Мудрый Филин поминал недобрым словом Цирцею и вчерашнего кабана. В конце концов оставили горшок лежать, где лежал. В последних лучах заката Мудрый Филин бродил по обнаружившейся за домом помойке, искал черепки. Он помешан на краснофигурной керамике, но так и не нашел пока ни одной целой вазы. Мы обошли черный прямоугольник свиного загона. Огораживающие его жерди высохли и стали хрупкими, как тысячелетний пергамент. В дальнем углу нашлось корыто с остатками каши. Жбан жадно облизывался, однако даже ему хватило ума не лезть к колдовскому зелью. За пятьдесят лет магия могла и не выдохнуться целиком.

Спустившись обратно к морю, мы обнаружили, что Рыбий Царь опять сидит на корточках у воды и беседует с корюшками. Не знаю, что они ему наговорили, но, встав и как следует отряхнув кожаные штаны, безумец предупредил нас, что грядет буря. Надо было либо пережидать ее на острове, в компании свиней, либо заводить мотор. Солярка кончалось, а до следующей заправки надо было переть еще дней десять.

Корыто наше ржавое и напоминает миниатюрную копию нефтяного танкера. Так утверждает Мудрый Филин, а по мне — обычная сторожевая канонерка, разве что пошире и почти без надстроек. Кормовое орудие у нас клинит, по левому борту каждые два дня открывается течь, но на заходе она обычно зарастает. Бочки с соляркой стоят прямо на палубе, к полудню они нагреваются, и от них невыносимо несет плавящимся гудроном.

Рыбий царь подмигивает левым глазом — то ли тик, то ли это он так веселится.

— Буря, скоро грянет буря!

Я неохотно спускаюсь в каюту и достаю бурдюк. Это предпоследний. Можно, конечно, и на острове переждать, но что-то мне там не нравится.

— Воля капитана — закон, — говорит Филин, провожая меня сумрачным взглядом. — И все же, Мак, не очень-то ими разбрасывайся. Паллада твоя еще хрен знает, когда объявится, а с солярой у нас полный кирдык.

Мак — это сокращение от моего полного имени. Меня назвали в честь отца, которого я никогда не видел. Говорят, он сорвался с места лет двадцать назад, еще до моего рождения, и, как и мы сейчас, ушел в плавание. Мать до сих пор не может простить этого деду. Развешивая белье во внутреннем дворике, она, сгорбленная, сухая, поседевшая прежде времени, все косится на окно дедовской комнаты и шлет ему сквозь зубы проклятья.

— Чтобы тебя поразила Лисса-безумие и Лхаса-бессилие, — бормочет она, забывая, что дед давно уже обезумел и обессилел.

Когда-то он был героем. Точнее, мог бы им стать.

Сидящий на ступеньках крыльца слепой старик — глаза его не видят, но слух за долгие годы обострился до удивительной тонкости — усмехается и шепчет:

— Ты не права, женщина. Твой муж все равно ушел бы на поиски отца, хотя сейчас это, конечно, просто жест отчаяния. И, кстати, Лхаса — отнюдь не богиня, а город в Тибете.

Слепой старик — единственный, кто знает правду. То, что должно было быть.

* * *

Бурдюк оказался с подвохом. Мотор с грехом пополам заработал, но винт почему-то завертелся в обратную сторону. Так мы и пошли задним ходом, толстой гузкой рассекая волны, как выжившая из ума черепаха.

— Нет, ты скажи, — допытывался Филин, с удобством разлегшийся на палубе и созерцающий звезды, — скажи, какой дурак додумался назвать это корыто «Арго»?

Я плюнул в маслянистую воду и пожал плечами.

— В лучшем случае это какая-нибудь «Ламия», благо оба хромоноги и оба волочатся прямехонько в Аид.

— Не каркай, — недовольно откликнулся Жбан, сидящий на бухте каната и поглощающий что-то неприятное и дурно пахнущее. — Мак знает, что делает.

— Мак-то знает, — жизнерадостно отозвался Филин, — вот и Рыбий Царь знает, что делает, беседуя с вяленой треской. Все мы в своем роде знатоки.

За Царя я обиделся. Сумасшедший или нет, он был моим другом с тех пор, как мы еще бегали голышом по соленым пляжам Итаки и собирали гальку и ракушки.

— Царь всегда верно предсказывает непогоду. Он знает течения. Когда мы связались с Харибдой, кто нас вытащил, а? Если хочешь полюбоваться на кого-нибудь бесполезного, лучше глянь в зеркало.

Филин фыркнул и поднял руки кверху:

— Сдаюсь. Мак, защитник униженных и обездоленных. Ты всегда был так добродетелен или только с тех пор, как тебя послала Навсикая?

В сердце кольнуло, как и всякий раз, когда я слышал имя феакийки. Развернувшись, я был уже на полном ходу и в боевом угаре, когда между нами вклинился Жбан.

— Ну, подеритесь еще, подеритесь, — пропыхтел он, изо всех сил отпихивая меня от Филина, — мало нам неприятностей.

Я оттолкнул Жбана и вернулся к поручням.

— Лень руки об тебя пачкать.

Филин довольно захихикал, и к нему тут же присоединился Рыбий Царь. Этот всегда был готов посмеяться.

Тарахтел мотор, воняло соляркой, за бортом плескалось чернильное море, квохтал и попукивал от смеха Царь. Обычная ночь обычного дня.

«В спальню прекрасной постройки она поднялася, в которой

Дева спала, на бессмертных похожая ростом и видом,

Милая дочь Алкиноя, феаков царя, Навсикая».

— Эй, ты, который голый! Вылазь из кустов, пока яйца не отстрелили.

Я лениво поднял голову. Забота о ровном загаре — дело нужное. Пока остальные драили палубу, я на правах капитана улизнул и теперь лежал на мягком прибрежном песочке, принимая солнечную ванну. Так что в кустах ракитника прятался отнюдь не я, а девчонка лет семнадцати. На ней был застиранный до белизны купальник, а в руках она держала помповое ружье. Вид был настолько идиотский, что я не удержался и захихикал, совсем как наш глупый Царь.