Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом - Крисанн Бреннан

Однажды у нас со Стивом дома была вечеринка. Я не очень много помню о ней и о тех, кто там присутствовал – вероятно, Билл Фернандес, Воз, Дэниэл и их подруги. Но я хорошо запомнила неловкий момент на следующее утро: Стив, поглядев вокруг и сощурившись, спросил, что нам с «этим» делать. Я не сразу поняла вопрос, а потом вдруг осознала, что он спрашивает, есть ли какая-то служба, которую мы можем вызвать, чтобы они разобрались с грязной посудой. Самим мыть посуду – для Стива это уже не годилось. Он стал частью элиты – мира, где другие люди выполняют низкоуровневые функции, чтобы он мог работать более эффективно, – на своем, несомненно, более высоком уровне. Я недовольно вымыла посуду сама. Это ставило меня в неправильную позицию, потому что я никогда не видела себя его прислугой. Я не понимала, как себя вести перед лицом его растущего чувства собственной важности.

* * *

Спустя несколько недель после вечеринки Стив начал говорить, что у меня на лбу слишком много морщин. У меня ирландские и французские корни, и с ирландской стороны досталась тонкая кожа. В возрасте чуть за двадцать морщин у меня не было, но, когда я поднимала брови, появлялась куча мелких морщинок, как странички в книге. Стив заметил это и, как придирчивая мать, стал разглаживать мой лоб всякий раз, когда я вскидывала брови. Это был новый Стив. Мне никогда не нравились такие вещи в матерях, а уж в молодых людях и того меньше.

Я не из тех женщин, кто ставит исключительно на свою внешность. Это не единственное, в чем мое «я» находит свое отражение. Но я растерялась. Раньше Стиву всегда нравилось, как я выгляжу, а теперь даже мое лицо ему не по душе? Я плакала, чувствуя себя отвергнутой и отягощенной всем этим.

Теперь я понимаю, что Стив учился получать власть, навязывая другим негативное представление о самих себе. Он начал больше определять меня по тому, кем я не являлась, чем по тому, кем я была. Это оказалась абсолютно новая категория бессердечия, приводившая меня в замешательство, и жестокая, и я ощущала себя отвергнутой, но не знала, чем ему ответить.

Мне нужен был более проницательный человек, и однажды днем я отправилась в гости к Кобуну, чтобы обсудить это с ним. С ним оказались двое его учеников, которые добились значительного прогресса. Они всегда производили на меня очень сильное впечатление. Не только потому, что были старше и прилетели через всю страну, чтобы учиться у Кобуна, но и потому, что на лице каждого из них виднелся отпечаток крайне глубокой и чистой доброты. Хотя тогда я удивилась, что Кобун назначил мне встречу в присутствии остальных. Это оказалось дискомфортно, раньше он никогда так не поступал. Кобун посадил меня в светлой обеденной зоне своего дома, и я шепотом рассказала, в чем состояла причина моего прихода. Я очень боялась, что после моих слов он скажет: «Да, ты недостаточно красива для растущей славы Стива, и теперь ты это знаешь».

Вместо этого он вздохнул. «Значит, Стив сказал тебе такое?» – спросил он. «Да, – ответила я. – Он это сделал». И по мере того как мы разговаривали, я постепенно начала успокаиваться, видя смиренное принятие всего Кобуном.

Примерно через двадцать минут после начала нашего разговора Кобун дал указание тем двум мужчинам зайти в комнату, где мы находились. Я была настолько смущена, что мне хотелось вылететь из помещения со скоростью пули. Не могла поверить, что он так поступил. Однако я не сбежала, те двое мужчин подсели ко мне, когда Кобун начал рассказывать им, что произошло. Они немедленно все поняли и сразу же проявили свое милосердие, доброту и почтительность. Они сказали мне, что я привлекательна. В их словах не было ни капли лжи. Где-то через сорок минут я покинула дом Кобуна, хрупкая и трясущаяся, но чувствуя себя более солидно, ибо в том, что мы обсуждали, был смысл. Несколько месяцев спустя один из этих двух мужчин направил мне небольшой рассказ о красоте в женщине, написанный Шервудом Андерсоном. Это перевесило все то, что Стив говорил мне.

* * *

Компания развивалась – а с ней и ощущение Стива, что ему все дозволено; и то и другое начало, казалось, жить своей собственной жизнью. Его поведение не улучшалось по мере прихода успеха, оно менялось от подросткового и странноватого до просто чудовищного. Так, в доэппловскую эпоху, когда мы ходили ужинать (что бывало не так уж часто), Стив нередко включал сарказм в отношении персонала ресторана. Официант спрашивал: «Вас двое?» – Стив отвечал: «Нет, пятнадцать!», вызывая у того непроизвольное: «Да ну?!» Однако после основания Apple мы стали чаще ужинать вне дома, поведение Стива в отношении обслуживающего персонала переменилось и стало унизительным по-другому.

День за днем Стив заказывал одно и то же блюдо и при этом каждый вечер жаловался на небольшое количество соусов, которые с ним подавали, с презрением отчитывая официантов за жирную-соленую-безвкусную-претенциозную-высокую кухню. Словно бы он считал, что всем в ресторане должно хватать ума не подавать такую еду – не только ему, а вообще. Он набрасывался на официантов с нотациями об особенностях хорошего сервиса, включая в них и принцип: «вас должно быть видно лишь тогда, когда вы мне нужны». Стив стал бесконтрольно требователен. Его реакции походили на синдром Туретта – словно он не мог остановиться.

Конечно, это дико, когда твой гений признают в возрасте двадцати двух лет, когда тебе навязывают роль такого авторитета. Стив всегда был гениальным маргиналом, но на тот момент он, мягко говоря, не очень хорошо справлялся со своим растущим влиянием. На самом деле он превращался в абсолютного деспота. Совершенство Стива всегда было изумительно, но тогда он использовал его как оружие. Он искал совершенство, а когда не находил, вел себя отвратительно и срывался на людях. Словно в ходе бешеной погони стать лучшим из лучших эстетические ценности приходили на смену благопристойности и этике.

Быть может, Стиву элементарно не хватало зрелости, как и многим «технарям», для которых эмоциональное понимание просто не имеет большого значения. Возможно, это был результат процесса созидания и эффект необходимости творить с таким баухаузовским минимализмом, который сделал его настолько требовательным. В конечном счете все, что создаем мы, в свою очередь, создает нас. Или же в своем стремлении сокращать все и оставлять лишь самое нужное он утратил чувство добродетели и вместительности. (Не это ли был основной смысл в дзен-буддизме и разработке компьютера – оставить лишь самое важное и нужное?) Может быть, это был изначально заложенный в естественных науках недостаток дальновидности – эти науки настолько сфокусированы на всесильной цели, что люди лишаются возможности смотреть на ситуацию с нескольких ракурсов. Или опять это мог быть чрезмерный дух соперничества Стива, стремление выиграть любой ценой, росшее из чувства его уязвимости и бравшее верх над любой мыслью.

Я также чувствовала, что взлет Стива сопровождается проявлением в его характере черт Фауста Гёте. Так, поглощенный идеей и возможностью полного технического превосходства, Стив был неспособен уделять внимание всем аспектам своей жизни. (Хотя, по иронии судьбы, именно его «вера в превосходство» в дальнейшем породила своеобразную культуру поклонения совершенству.) Моя рабочая теория – хотя, видит бог, у меня их было множество – состоит в том, что Стиву удалось создать перевернувшую мир технологию именно благодаря тому, что он пропускал через себя абсолютно все, воспринимая любую мелочь как часть собственного жизненного пути. Именно так подверженный сменам настроения молодой человек начал олицетворять часть всего того самого хорошего и самого плохого, что было в нашем времени.