Год Крысы. Путница - Ольга Громыко

— Навсегда? — с надеждой спросила Рыска.

— Нет, только до прохождения обряда, — разочаровал ее Альк. — И я уже передержался лишних полтора месяца!

— Ничего, не треснешь, если еще недельку потерпишь, — свирепо заверил его Жар. — Зато будешь такой святой, что аж засветишься!

— В том самом месте? Как путеводная звезда, чтоб девка ночью не заблудилась?

— Я кому сказал — проваливай! — не выдержал вор, окончательно войдя в роль сурового братца, блюдущего сестрину честь. — Все равно следующим я моюсь, так что ждать тебе долго придется.

Саврянин неожиданно пожал плечами и вышел, хлопнув не только внутренней дверью, но и наружной.

— Куда это он? — всполошилась Рыска.

— Вернется, никуда не денется, — уверил ее Жар, несколько смущенный столь легкой победой.

— Иди его догони!

— Вот еще, — проворчал вор, растягиваясь на кровати, — только за саврянами мне бегать не хватало.

— А вдруг он опять что-нибудь натворит?!

— Боюсь, — мрачно сказал Жар, закладывая руки за голову, — что помешать ему в этом я все равно не смогу.

* * *

Альк стоял на мосту и, почти не моргая, глядел вниз. Речка была не широка и уж тем более не глубока, каждый камень на дне виден, а некоторые даже из воды выступают — черные, осклизлые. Высоко только до них — мост положили над оврагом, чтобы не тратить время на спуск-подъем. Если перила вдруг хрустнут…

Самый простой выход — и самый идиотский. Особенно если там и в самом деле ничего нет. Ведь в действительности человек пытается избавиться от проблем, которые он не в силах решить, а не от жизни. Надеется, что шагнет за край — и обретет свободу от всех и вся, выказав великое мужество.

Но это трусость.

— Эй, белокосый, ты чего — топиться вздумал? — весело окликнул Алька подвыпивший мужичок, подогнавший к оврагу стадо овец. Животные сгрудились у края и трусливо заблеяли, не решаясь ни спуститься по крутому склону, ни ступить на мост.

— Не дождетесь, — процедил саврянин, выпрямляясь и отпуская перила.

— Тогда уйди с моста, видишь — овцы боятся!

Альк посторонился. Стадо, дробно цокая копытцами и роняя горошки, побежало по доскам, торопясь миновать шаткую переправу.

— Спасибо! — жизнерадостно крикнул пастух и, пощелкивая кнутом, погнал овец по дороге к поселку.

Саврянин выждал, пока не осядет поднятая ими пыль, и пошел следом.

Перевалило за полдень. Солнце, так и не пробив тучи, до того подплавило их с изнанки, что в воздухе повисла удушливая, но, увы, не предгрозовая жара. «Целебный» грязевой запах усилился, народу на улицах стало гораздо меньше — остались только принюхавшиеся, занятые работой местные жители. Болезные гости расползлись по постелям.

Под ногами что-то блеснуло. Альк наклонился и выковырял из щели между камнями стертую, погнутую медьку. Задумчиво подбросил ее на ладони. В детстве он часто находил монеты — и медные, и серебряные, а однажды даже подобрал золотую сережку с изумрудом. «Везунчик ты мой», — умиленно говорила мать, когда он, гордый донельзя, приносил ей свою добычу. «Пусть бы лучше терял, — суеверно ворчала нянька, — от судьбы откупался, чтоб потом по-крупному не влететь». Дед только вздыхал, зная, что может означать такое везение…

Альк машинально пошарил взглядом по мостовой, но тут же себя одернул. Нет, это уже совсем дурь. Тратить талант видуна на поиск оброненной мелочи! Может, еще в мусорной куче покопаться?!

Саврянин поднял глаза и хмыкнул: вывеска «Стрелолист»[2]изумительно подходила кормильне, стоящей как раз напротив огромной, болотного вида лужи, распростершейся от забора до забора. Гостям приходилось подбираться к крыльцу по мосткам. Интересно, эта лужа всегда здесь была или хозяин названием накаркал?

А еще — и это заинтересовало Алька куда больше — на ручке двери, небрежно завязанная узлом, висела белая нарукавная повязка вышибалы. Саврянин подошел поближе, заглянул внутрь. Кормильня оказалась приличная, просторная и чистая. Каждый стол украшал букет жасмина, перебивающего запах целебных грязей и заодно — еды, если кухарка напортачит. У входа был приколочен ржавый рукомойник, под которым стояло ведро с обмылками. Рядом на гвозде висело длинное, подозрительно белое полотенце — то ли никто из гостей не утруждал себя мытьем рук, то ли его только что сменили, потому что прежнее начали путать с половой тряпкой.

— Тебе чего, бродяга? — неласково цыкнула на Алька смуглая смазливенькая служанка, выскочившая на крыльцо с ведерком помоев.

Саврянин выразительно покосился на белую ленту.

— Ну постой, постой, — захихикала девчушка, подкармливая лужу, — покуда Сива не придет.

— Кто?

— Да есть тут один вредный мужик, наемник, каждое лето приезжает шрамы в наших грязях погреть, — с чувством досады и одновременно гордости, как за уродливую, но знаменитую достопримечательность, пояснила служанка. — Очень почему-то вышибал не любит, как увидит, что у нас новенький, специально приходит и нарывается. Хозяин как только его не просил оставить кормильню в покое, даже самому предлагал у порога встать — ни в какую. И за тот день, когда очередного вышибалу отваживает, не платит.

— А в стражу пожаловаться?

— Какая тут стража, — махнула рукой девчушка, — днем разок по городу пройдутся, и все. Мы из-за этого Сивы каждый день убытки терпим: то гости удерут, не рассчитавшись, то пьяную драку меж собой затеют, а разнимать некому. Хорошо если назавтра, протрезвев, за битую посуду заплатят, а бывает — так их и не увидишь, проездом были. Хозяин уже целый сребр в день вышибалам положил, и все равно больше недели никто не выдерживает. Так что шел бы ты лучше, белокосый…

— Я постою, — решил Альк. Ленту он не взял — прислонился к косяку, будто шел мимо и совершенно случайно остановился здесь передохнуть.

— Ну и дурак, — искренне сказала служанка, вытряхивая из ведра последние капли и возвращаясь на кухню.

* * *

Сива пришел на закате. Представить их с Альком друг другу никто не сподобился — сами догадались. Наемник оказался рослым плечистым мужчиной лет тридцати, с простецким лицом, переломанным носом и шрамом поперек левой глазницы — чудо, что глаз не вытек. По цвету коротко остриженных волос и бороды можно было догадаться, что Сива — это не имя, а прозвище. За спиной у наемника крест-накрест висели сабли, на груди, в расстегнутом вороте рубашки, болтался серебряный знак Сашия на веревочке.

Пару щепок мужчины постояли друг напротив друга — саврянин неподвижно, бесстрастно, Сива — раскачиваясь с пятки на носок и глумливо ухмыляясь.

— Ну-ну, — наконец сказал он и прошел в кормильню. — Эй, девчонка, пива!