Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

Я приводил всякие резоны. Не помогло. Снял.

Во время этих разговоров татары уловили, что я не совсем точно говорю «р».

— А ты, жид, е. т. м, говори правду.

Для убежденности один прикладом, другой дулом ударили меня в грудь.

Я умненько отскочил.

— Говори правду, е. т. м. Стрелять буду.

Ему это было легко, так как дуло было на моей груди.

Я предложил им отвезти меня в их штаб для расследования моего происхождения и назвал несколько знакомых татар, общеизвестных на берегу.

Бросили, исчезли. Тронулись: босиком (носков я давно не носил), без пояса и шапки, с болью в грудной клетке я сидел и ругался.

Бабы сзади говорили:

— Как это вы сказали, пойдем в горы. Они бы вас завели в камни и застрелили бы. На прошлой неделе у Гурзуфа на наших глазах армянского священника и одного еврея у мажары убили: так голова и разлетелась.

У меня мало что взяли, потому что у меня не было что грабить. У мажара, переезжавшего в Симферополь, взяли все содержимое сундучка: пару белья, другого так избили, что он остался в Биюк-Ламбате.

У меня был уже опыт хождения босиком. Я как-то шел в Алушту босиком двадцать шесть верст. Со штанами хуже — помочей не было.

Товарищ по несчастью (он переезжал) дал мне хороший черный ремень.

Я отказался: как я возвращу и т. д. «Берите, да берите!»

На спуске в Алушту кордон. Обыск с ощупыванием уже законного поста: не везем ли менять вино. В это время вино пили, как и все время, но это было запрещено и, таким образом, давало всем, имеющим какое-либо касательство, пить без конца.

В Алуште в комендатуру. Составили акт. Получили бумажку об ограблении бело-зелеными бандами.

Наш случай пустяковый: только что убили крупного работника, а автомобиль сожгли.

Повозка медленно ползла по выступам от Тумы на перевал. Когда вы едете в хорошем экипаже или автомобиле из Симферополя в Ялту, вы не знаете прелести подъема или спуска по сокращениям. Ваша линейка во весь дух несется по кручам, а вы тропкою прямо сбегаете вниз, обгоняя экипаж.

Почему-то это занятно и всем нравится.

После перевала скучная дорога степью. Останавливались раза два у кофейни. С завистью смотрел на мажарщиков — они заказывали порции супа и мяса. Я просил разрешения поставить свой кофейник на плиту, засыпал ячменное кофе и пил его с сахаром. Из дома были кусочки хлеба с камсою.

В одной кофейне хозяин подлил мне молока. Денег у меня было мало — только на хлеб.

В Симферополе были у меня удивительные знакомые: мать и две сестры, агрономы Сидельниковы. Мать — маленькая старушка с милым ласковым круглым лицом в очках. Она так и сияла ласковой добротой.

Одна дочь была похожа на мать, другая — совсем другого типа. Все трое жили для других. Все время они кому-нибудь помогали, подкармливали. У них была крохотная комнатка в одно окно. Однако умещалось в нее необыкновенное количество народа: двое на кроватях и трое на полу.

Райупркрымсовхоз помещался на выезде в громадном здании. Я не знал, в какой район проситься: в Джанкойский, Карасубазарский или Евпаторийский.

Спрашивал приезжавших из районов. Каждый ругал свое и хвалил другое.

Подал бумагу «О выдаче мне пояса и шапки, ограбленных бело-зелеными бандитами». Начальство подписало «выдать».

Но дальше пошло хождение по профсоюзам, распределителям и т. д. В конце концов оказалось безнадежно.

Все последнее время у меня было расстройство. Я думал, пройдет и так.

Был у доктора, прописал салол. Дело шло хуже и хуже. Ольга Александровна дала мне временно комнату недалеко от себя.

Я лежал и читал, ходил к ним обедать. Нашел своего давнего знакомого профессора Афинского. Он встретил меня на крыльце, узнал, обнял.

Жена (он женился за эти десять лет) и теща были также приветливы. Я ходил к ним обедать и пить чай. В конце концов я просил Н. П. полечить меня. Прописал каломеля, потом диету. Единственно верный путь: Афинский — видный терапевт.

Профессор еле-еле существовал: ели конину, кашу без масла.

Редко встречаются такие сердечные люди. Раз я обедал у них, пришла жена главного ветеринара. Разговорились: заходите к нам поесть бульона, всегда хватит на лишнего человека. Я ходил обедать.

Недели через две я получил назначение в Карасубазарское ремонтное управление к Козлову. До Карасубазара двадцать верст. Надо было найти случай. Дорога степная, гладкая, после того как вылезти из котловины, в которой лежит Симферополь.

Управление в трех верстах от Карасубазара в имении бывшем Шапшала.

Дом — канцелярия и высшие чины, во флигелях — служащие. Флигель — много сказано, просто глинобитный сарай с окнами. В двух комнатах было шесть человек: препротивный студент из белоподкладочников, теперь что-то среднее с принципиальными и заика; громадный малый из вольноперов, агроном из немцев, забыл, еще кто.

Меня не послали заведовать совхозом, предложили что-то по конторской части. Я протестовал. Козлов мне понравился: живой, энергичный человек, доброжелательный.

Оказалось, что здесь, как и везде, клубок зависти, сплетен. Поручили мне заведовать столом. Я очень ошибся — думал, что в совхозах хоть едят вдоволь. Оказалось, хуже, чем мы дома.

Утром кофе жидкий ячменный и капля молока. Днем делили ложками, смотрели, как бы кто не перелил. В обед — одно-два блюда, но какие: жидкий суп с косточкой, на второе — макароны, каша — что-нибудь не мясное, не жирное и в очень ограниченном количестве. Вечером — ужин в одно блюдо — вареники почти без творога, галушки и галушки.

Овощей было мало, мясо раза два в неделю, да и то в супе. Все мучное да мучное.

Хлеба не хватало. Я торчал подольше на кухне, раскатывал тонко тесто, клал на плиту и с наслаждением поглощал с ячменным кофе тонкие лепестки.

Забегали на кухню и другие служащие и делали точно такие же лепешки.

Пилили дрова все по очереди. Поймать рабочего, привезти воду было очень трудно. Главное — лошади для постоянных разъездов по совещаниям с отчетами. Пахали, сгородили сдельно и скверно. Чудные сады Шапшала без орошения и обрезки засыхали, денег не было. Нанимали чистить канавы и давали квитанции. С ними долго-долго осаждали татары канцелярию, жалование не платили по четыре месяца.

В это время поденщик зарабатывал больше заведующего.

Моя цель — перевезти в совхоз семью и зажить семьей — рассеялась.

Приближалась крымская голодная зима 1921–1922 года. После скудного обеда все немного отдыхали и начинали играть в преферанс. Играли очень прижимисто.

Заведующий складом немец-колонист уехал в отпуск. Я