Страна людей - Олег Ёлшин

Все оказалось просто. Нашему Архитектору не так давно пришла в голову замечательная мысль. Ему показалось, что его детище, Лира посреди моря будет смотреться лучше в свете фонарей и гирлянд, переливаясь цветами вечерней иллюминации. А тут так кстати – море. Целое море! Почему бы не сделать из его Лиры маленькую электростанцию? И теперь вода по струнам, поднимаясь с помощью ветра и мощных ветряков на самый верх, (а с ветром мы всегда договоримся, – беспечно думал он) падала на лопасти генераторов в невидимой части у самого основания памятника, и турбины вращались с сумасшедшей скоростью, вырабатывая энергию, силу и мощь. Конечно, море теперь немного поднялось, но основание лиры превратилось в небольшую плотину, которая не давала воде затопить городок. Зато появился свет, а значит тепло и все… все остальное.

– Почему бы и нет? – думал Архитектор, – пусть будет и тепло, может быть, и оно когда-нибудь пригодится! Впрочем, сейчас это было не важно. Главное фонарики! Удивительная беспечность!

Художник и его маленькая хрупкая Муза, его любимая натурщица, вернее, модель с которой он все это время писал светлые картины, тоже веселились от души. Они танцевали и безобразничали на лужайке у моря вместе с остальными. Их лица были освещены улыбками безотчетной радости и любви… ко всем окружающим. К Марсианке и Мэру, Архитектору и Доктору, Зайке и ее Малышу. А Малыш, несмотря на свое положение, тоже выплясывала вместе с остальными, не беспокоясь ни о чем, кроме своего Зайки и их будущего Малыша.

– А ему это не повредит – только будет на пользу. Пусть привыкает, – думала она, – теперь в жизни будет много радости и таких же маленьких Малышей.

Надо сказать, на этой площади она – будущая мамаша, была не одна в таком положении. Люди в последнее время посходили с ума – ни, думая больше ни о чем. И скоро, очень скоро, должны были появится еще много-много таких же Малышей! А значит, их городок снова помолодеет…

Итак, Павел с его Катенькой веселились на площади, как и все собравшиеся. А когда внезапный, такой яркий свет озарил Лиру посреди моря, и она засветилась немыслимым серебряным сиянием, Павел обомлел. Этот свет был таким же, как тот, который исходил от его картин. Этот было неземное, необъяснимое свечение, которого никакой техникой или красками добиться невозможно. И теперь он, глядя на сверкающее чудо, вспомнил о последней картине. Она не давалась ему. Он писал эту удивительную девушку, которая чудесным ребенком веселилась сейчас рядом с ним. Писал о неземной любви, но что-то упускал, не мог понять или просто не видел. Но, теперь, глядя на сверкающую лиру, его неотвратимо потянуло к холсту.

Еще были слышны звуки оркестра, крики веселящейся толпы, еще не закончилась ночь, и веселиться бы до утра, но он уже тащил девушку в свою мастерскую, и снова взял в руки волшебную кисть. Ему казалось, что истина где-то рядом, он найдет ее, подберет, поймет, увидит и зарисует откровение на своем холсте, а Катенька ему в этом поможет. Он столько ее рисовал, но в последней картине чего-то не хватало – света, любви, огня. И теперь он пристально всматривался невидящими глазами в чудесное лицо девушки, перенося образы короткими мазками на картину, снова отходил, смотрел… Свет – тот потрясающий свет, который шел от всех его картин теперь находился где-то рядом. Он был здесь, художник чувствовал его сияние, трепетную гамму красок, но… не находил… мучился, но искал снова. И сладостная мука разливалась по телу гениального художника. В этот миг он сходил с ума. Наконец, сходил с ума!…

Вдруг кто-то взял из его рук драгоценную кисть. Его коснулась чья-то рука… Нет, руки. Теплые руки. Потом он увидел удивительную незнакомую девочку. Нет, девушку. У нее были потрясающие глаза. А свет этих глаз освещал, согревая душу, напоминая о том, что он так мучительно искал… Но не находил… Снова теплые… нет, горячие руки. Они обнимают, проводят по телу, расстегивают пуговицы… На нем… На себе… Он подумал, что сошел с ума… Нет, скорее, уже не мог думать ни о чем, это было невозможно, только сумасшедший свет звал его за собой.

Не было постели, какого-то другого ложа. Не было простыней и подушек. Все вокруг стало нереальным, земля исчезла. Почва ушла из-под ног, и только незнакомая, удивительная девушка,… нет, женщина была рядом с ним. Она была рядом, крепко держала его, и теперь вместе они летели в бесконечность или в пропасть. Но почему-то, глядя в ее глаза, он не боялся разбиться, не видел дна этой бездны, потому что пределов ей не было. Их обвивало теплое розовое облако, в котором они тонули, появлялись, снова тонули, и захлебывались, и задыхались. И нечем было дышать от сказочного полета или падения, восторга, в котором растворились они вдвоем…

Утро пришло как всегда по расписанию, но для этих двоих слишком рано. Оно хотело бы подарить им вечную сказку этой ночи, бесконечность полета, но не могло, потому осветило яркими лучами счастливые лица. Он посмотрел на нее, на удивительную знакомую девочку,… такую незнакомую женщину. Она была такой, потому что любила, и он понял, что до сих пор о любви не знал ничего. А эти картины, светящиеся неземным светом, ничего не значили без нее, без любви, без этой женщины. Теперь не он своей кистью рисовал ее, а она своей любовью, пронзительным взглядом, томной ночной мукой и любовью нарисовала его жизнь, их будущее, его самого… И еще его картину…

Девушка спала, ее красивые глаза были прикрыты, а руки обнимали облако, кусочек которого оставался у нее. Она захватила его оттуда…

Он подошел к картине и обомлел. Рядом с ней, с прекрасной девушкой, находился еще один человек. Он не помнил, как рисовал его, когда это произошло, кто это. Но теперь эти двое – он и она, завершали картину, его мучения, бдения, терзания и поиски, а свет, исходивший от этих двоих, поражал. Даже в лучах утреннего солнца он сиял ярче, настойчиво приковывая внимание. А человек с ней рядом был ни кто иной, как он сам. Может быть, он и раньше находился с ней рядом. Только этого не замечал…

На следующий день Мэр выставил на центральной площади длинные ряды с только что напечатанными книгами. Типография снова заработала, и печатные станки веселым конвейером сеяли разумное, вечное, доброе. Люди с огромным интересом разбирали их, тащили по домам, и город на какое-то время превратился в библиотеку. Маша тоже принесла несколько книг – столько, сколько смогли унести ее хрупкие, нежные руки. Она не поставила их на полку, а положила перед собой, любуясь иллюстрациями, листала свежие страницы, решая, какую сначала читать. Вдруг в доме зазвонил телефон. Они с Орловым давно не слышали этого звука, и подскочили на месте, не зная, как реагировать. Одновременно бросились снимать трубку, чуть не столкнувшись лбами. Рассмеявшись, снова посмотрели на телефон. Наконец, Орлов ответил на звонок. На том конце провода услышал знакомый голос и очень обрадовался. Он давно знал этого человека, и был рад с ним говорить.

– Привет, дружище, привет старый вояка.

Голос был дружеским, человек на том конце провода тоже был рад ему.

– Вы куда пропали? Звоню в Мэрию – никто не подходит, звоню тебе несколько дней, тоже тишина… Ладно, неважно. Как вы там? Продержались? Как дела?