Абсолютная альтернатива - Илья Те

Сил, слава богу, хватало. Уцелевший камер-лакей описал картину подробно — ведь он видел ее собственными глазами. В девять утра комендант заиграл тревогу. Как и положено, по сигналу перед главным входом построились казаки конвоя, развернутым строем, на крупах своих лошадей — лейб-гвардии Ее Величества роты: гвардейская Кубанская сотня и гвардейская Терская. Рядом с атаманцами встал батальон Гвардейского экипажа, батальон гвардейского сводного пехотного полка, а также зенитная батарея — вместе почти две тысячи человек. Конечно, армия Государыни была слишком мала по сравнению с гарнизоном столицы, но этими силами было возможно организовать полноценную круговую позицию и выдержать достаточно долго.

Оборону вокруг дворца Долгорукий организовал по всем правилам. От конвоя по линиям дворец-вокзал, дворец-казармы и дворец-город отправили постоянные разъезды, кочующие по шоссе и ночью и днем. Входы вдоль забора перекопали, кусты, мешающие прямому прострелу с позиций, немедленно состригли или спалили. Зенитная батарея и пулеметы Гвардейского экипажа заняли удобные пункты на трактах, годные для прямого и навесного огня. Улицы, ведущие от села ко дворцу, таким образом, стали надежно перекрыты. Воистину, Государь, в тот день произошло чудо — подобное тому, что было уже на Вашей памяти с Бонч-Бруевичем и, как рассказывают, с Непениным: в то время как гвардия в городе бунтовала, гвардия перед лицом Государыни свято выполнила свой долг. Я знаю, Ваше Величество, средь нас, офицеров гвардии, никогда не было ни одного человека, который не мечтал бы в кадетские годы умереть за своего государя. Что бы ни твердила либеральная пропаганда, эта картина из детства, это видение, эта мысль — проявить бесстрашие перед лицом Императора оставались с каждым из нас всегда. Возможно, на тех, кто гулял в Петрограде, напялив красную повязку, подобные мысли уже не оказывали воздействия, но здесь, перед глазами Императрицы, лейб-гвардия не могла изменить!

Удар пришелся защитникам в спину. Ранним утром следующего дня, хотя массы восставших так и не решились идти на дворец, Александру Федоровну предал ближайший из тех, на кого она полагалась. Мои слова, Государь, подтверждали сотни свидетелей: 11 марта, ночью, тайком, пока Императрица спала, под командованием вашего брата, Великого князя Кирилла, из Царского Села ушел Гвардейский экипаж. Как сообщили позже, с красным бантом на кителе и с царскими вензелями на погонах несколько часов спустя Кирилл привел часть к Таврическому Дворцу — присягать революции и Думе.[16]Вместе с матросами Великий Князь увел роту железнодорожного батальона, все орудия и все пулеметы. Во дворце остались две сотни атаманцев с шашками. При любом дальнейшем раскладе, Ваше Величество, это означало конец.

Я поднял глаза на Келлера. На мгновение в воздухе повисла полная и гнетущая тишина.

— Она сдалась? — спросил я.

— Две сотни всадников — слишком смешная армия даже для русской императрицы, — качнул подбородком Келлер. — Да, на этом все кончилось. Дума, извещенная о плачевном положении Царского Села все тем же князем Кириллом, прислала к вечеру делегатов с предложением сдаться. За делегатами из казарм поползли мятежные части. Не способные совершить святотатство самостоятельно, солдаты двинулись, возбужденные присланными к ним болтунами. Пламенные речи революционных ораторов смягчали угрызения солдатской совести, а красные банты, привезенные думцами из столицы, казались индульгенцией за грехи… Во избежание бессмысленного уже кровопролития, Ее Императорское Величество попросила у думцев одно: свите, фрейлинам, слугам, бойцам лейб-конвоя мятежники должны были обеспечить выезд из восставшего города. Все жители Царского могли свободно покинуть дворец в течение суток кроме…

— Кроме нее и Семьи, — закончил я за него. — Понятно, Федор Артурович. Ну, едемте. Хочу все увидеть сам.

Царское Село.

Вечер того же дня

В Царское прибыли к вечеру, на автомобиле, конфискованном во время взятия Питера у одного из «временных министров». Мой бронепоезд находился в Ревеле, и выбирать между транспортными средствами не приходилось. Знаменитый Екатерининский дворец встретил меня хмурым парком и темными зевами оконных арок — электричество по-прежнему не подключили.

Первым, что я смог рассмотреть подробно, стал настежь открытый парадный въезд в Александровский корпус. Екатерининский дворец остался левее, и мы с Келлером, подпрыгивая на кочках, заехали на рычащей и вздрагивающей машине во внутренний двор, остановившись прямо у чудесной мраморной колоннады.

Спрыгнув с подножки и никого не дожидаясь, я поспешил вовнутрь. Одинокий караульный на входе вытянулся при моем приближении, но мне не было до него дела. Бесконечные залы пустого дворца разворачивались передо мной широкою анфиладой. Некогда величественные и прекрасные, сейчас эти стены дышали только сумрачным упокоением и странным запахом разложения, гнетущим как в убогом могильнике, так и в роскошном дворцовом склепе. То был запах смерти и пустоты.

Караульный и спешивший за мной генерал граф Келлер остались единственными людьми в этом гигантском мрачно-торжественном запустении. Лифты давно не работали, лестницы заваливал мусор. Солдатская масса, ворвавшаяся сюда после ареста Семьи и Императрицы, разнесла и разграбила роскошный дворец. Остались лишь стены и величественные пролеты над головой, роскошные, но грязные арки, разбитые пулями статуи, изрезанные ножами колонны. Как гордая женщина, изнасилованная, избитая и лишенная одежды, вызывает не вожделение, а отторжение и жалость, так и огромный царский дворец, лишенный привычных изысканных декораций, вызывал во мне только ощущение тягучей безысходности и ужасной, страшной потери.

На первом этаже, минуя дворцовые анфилады, мы прошли через апартаменты, которые Дочери и Царица занимали перед восстанием в Петрограде. В гостиной Ее Величества я заметил множество пузырьков со святой водой, лекарствами и микстурами. В прихожей царских опочивален — большую, смятую сапогом картонную коробку. Опрокинутая навзничь она раскрылась. Из-под крышки виднелись локоны Великих Княжон — длинные волосы, остриженные ими совсем недавно из-за болезни корью. Хранимые царскими Дочерьми девичьи локоны казались совсем никчемными их пленителям — их бросили здесь как мусор.

В столовой царской Семьи стояло одинокое кресло-качалка, в котором, очевидно, супруга царственного Николая, мучаясь головной болью и недомоганием, проводила тяжкие дни накануне восстания. Я горестно вздохнул, ведь передо мной стоял в каком-то смысле последний трон последней русской Императрицы — последнее кресло, в котором ей довелось сидеть.

С первого этажа мы побежали в цоколь — туда, где находились комнаты охраны и комнаты, в которых, по словам Келлера, в последние дни перед штурмом содержалась царская Семья.

Как везде — этажами выше, в соседних корпусах и на улице, — в цоколе царил неописуемый беспорядок. Было разбито, разорвано, исцарапано и повалено все, кроме самих стен. Вещи и их осколки валялись на полу в дичайшем разброде, путаясь под ногами, мешая продвигаться вперед. И лишь одна из комнат поражала идеальною чистотой.