Бедолаги - Катарина Хакер

Потом ее вырвало. «Немножко соберись, и ты всегда добежишь до ванной» — так ее наставляла мама. Якоб об этом не узнает. Но не потому, что крепко спит, а потому, что лег спать внизу, в ее кабинете. Утром, правда, он поднялся в спальню, на коленях встал у кровати, погладил ее — вроде как спящую, она же притворилась спящей, чтобы он подумал: ничего не случилось. И тем самым затянула петлю на собственной шее. Надо было высунуть из-под одеяла руку, надо было привлечь его к себе, затащить в постель, любовь немедленно — и вот оно, примирение.

Он ушел, и Изабель, лежа в кровати, прислушивалась к шуму дождя. Даже сквозь закрытые окна холод проникал в дом. Правда, около одиннадцати из-за туч вышло солнце. Изабель вынесла на помойку две пустые бутылки и одну початую, было по — прежнему холодно. У соседнего дома остановилась машина, но Изабель заметила это только тогда, когда хлопнула дверца, когда к дому потопал неуклюжий дядька, тупо глядя на дверь, когда белокурая женщина вышла из машины и что-то прокричала хрипловатым голосом. Эта женщина в зеленых спортивных брюках и розовой водолазке была, наверное, когда-то хороша собой; по возрасту она не старше Изабель.

— Отчего эта дурища не открывает? — рыкнул дядька.

— Шел бы ты в задницу, — последовал ответ.

Улица, промытая дождем, сверкала. Изабель не пошла в душ, не переоделась со вчерашнего дня. Элистер ушел когда-то ночью, ясно, что он, как и Якоб, давно уже в конторе и занят чем-то — чем-то далеко не новым, но что на свете ново? И ничего в этом хорошего нет, разве она такого себе желала? И Изабель внезапно ощутила острую тоску по Берлину. Унижение, испытанное и прочувствованное ею в последние дни, не ушло. Она старалась об этом не думать, но волей-неволей спрашивала себя, когда же вернулись родители Сары, вчера вечером или только сейчас?

Улицы тут не темнее берлинских, но в окнах почти не видно света, и таблички на санскрите вселяют в нее неуверенность. В любом доме, наверное, беженцы или женщины, превращенные в рабынь. Мужчины пристально ее разглядывали, подростки пытались вступить в разговор, заманивая в рестораны — бенгальские или индийские, и нет им числа. Это не первая ее прогулка в Ист-Энд, но первая прогулка в одиночку. Заглянула в одну, в другую лавчонку (широкие вышитые балахоны, куртки с капюшоном, сапоги убийственных цветов), купила в индийском супермаркете деревянную ступку, постояла у витрины книжного, поглазела на кассеты и диски, спрашивая себя, на чем, собственно, держится слава этого района с его полуразрушенными, полудеревенскими домами. Неприветливо и безотрадно. Исполинского роста мужчина увязался за нею, пришлось искать убежища в какой-то забегаловке на Брик-Лейн; у зеркальной стены напротив прилавка она съела бублик и выпила два стакана горячего крепкого чаю, а исполин следил за ней через окно таким жадным взглядом, что впору было пригласить его внутрь и тоже предложить чаю. Хозяйка, как угорелая носившаяся между кассой, колбасками и огромным куском мяса на вертеле, краем глаза наблюдала за ней.

— Ничего, он сейчас уйдет, не волнуйся. Все когда-нибудь кончается.

Изабель кивнула, не зная, правильно ли ее поняла.

— Это ж не твой? — уточнила хозяйка. — Не твой дружок, я хочу сказать. — Отрезала внушительный кусок мяса, разделила на порции. — Вот так и надо, кусочками, а не целиком. Муж, любовник, друг, приятель. Так оно лучше для всех. А у тебя такой вид, будто миску из-под носа увели.

Изабель нерешительно подошла ближе к прилавку:

— Мы тут всего два месяца.

— То-то я и слышу. Из Германии, так?

— Из Берлина.

— Знаешь, у меня дочка твоего возраста, тоже красивая, и уж точно хорошая девочка. И тоже вот такая недотрога, мол, отойдите все! Только из-за войны она всё куда-то ходила, по полдня пропадала, но это ведь дело принципа, правда? Ты про себя подумай, мам, — так она говорила: первый тебя бил, второй бросил, а ты тут годами надрываешься. Подумай, мам. Я-то, по правде, обоих любила, хотя толку от них чуть. За одним бегом побежала, рыдаю, и что? И я ей говорю: зато ты у меня есть. Хочешь, чтоб у тебя было по-другому? Ну и отлично. А в итоге что вышло? Да ничего.

— Родить еще может, если она моего возраста.

— Так не хочет она, а если захочет, что изменится? Рассказываю тебе, потому что ты на нее похожа. Тоже невезучая. А где-то жизнь кипит. Да мне все равно. Как ни крути, ничего хорошего.

Изабель взглянула в окно, на улице пусто.

— Не мое дело, но ухажер твой смотался. — И хозяйка кивнула напоследок, всем видом показывая, что хватит с нее, с Изабель, чаю, тепла в холодный июньский день и разговоров. Направилась в глубь помещения, где на здоровенных противнях бублики ожидали отправки в печь.

Изабель забыла у нее купленную ступку, но возвращаться не хотелось, все-таки полкилометра. Флаш-стрит, Пламберс-Роу — не ближние концы, тут галерея, там типография, есть на что взглянуть. Две девушки в коротеньких, едва прикрывающих бедра юбчонках двигались ей навстречу, не уступая места на тротуаре, спихнув ее на мостовую. Она свернула в переулок и окончательно потерялась, зато обнаружила телефонную будку, набрала номер конторы, но Якоб ушел на прогулку с Бентхэмом, как сообщила Мод, а Элистер на месте, он-то и назвал ей ресторанчик на Пламберс-Роу, где они все втроем могут встретиться через час:

— Ты вернись в галерею Уайт-Чепел и спроси дорогу. Или мне приехать за тобой?

Но первым она увидела Якоба и побежала ему навстречу, будто он и есть избавитель и рыцарь, готовый мужественно ее защищать. Якоб для начала заключил ее в объятия, а потом кратчайшим путем вывел к ресторану «Бенгальская тайна», где Элистер уже стоял в очереди перед входом.

— Тут всегда очередь, но не зря, вы сами увидите! — воскликнул он вместо приветствия.

Их провели к свободным местам и тут же уставили столик яствами по заказу Элистера: мясо, и овощи, и рис…

— Весь Лондон жует и жует, одни только вы мало едите, — заметил Элистер.

— Зато мы потом зайдем в бар и что-нибудь выпьем, — возразил Якоб, явно пребывая в отличном настроении.

Однако Элистер все чаще приглаживал шевелюру, бледнел, бледнел и под конец заявил, что ему срочно надо домой. Обнял их обоих и был таков. Якоб и Изабель еще раз заблудились, плутали по улочкам, держась за руки, а потом остановили такси.

Наутро Изабель проснулась в спокойном и ясном расположении духа. Дни идут своей чередой, думалось ей. И в соседней квартире тишина. Но, увы, у забвения тоже есть свои противники, свои соперники. Стоило Изабель подойти к окну, встать в дверях, как на улице появлялась Полли. Однажды она прыгнула на подоконник первого этажа, замяукала, пытаясь привлечь внимание Изабель, и тут же исчезла.

Несколько дней подряд Изабель сидела, не отрываясь, за работой, выходила только за покупками, созванивалась с Петером, с редакторшей детского издательства, с молодыми людьми, которые выпускали аудиокниги и пришли в восторг от ее эскизов. Говорила и с Андрашем. Тот вернулся из Будапешта мрачный, как будто потерпел поражение. Но ведь он сам принимал решение, нет? По голосу Изабель поняла, что есть и другие причины мрачного его настроения, но уточнять не стала, ведь ответ может и ей отрезать пути отступления. В отличие от нее, Андраш спросил напрямую: «Что с тобой? Где твой голосок со школьным ранцем за спиной? Почему ты так изменилась?»