Чеченская рапсодия - Юрий Иванов-Милюхин

Перед номерами девушка на секунду остановилась, а затем резко отвернула на одну из боковых улиц. Она, видимо, и сама не ожидала, что ноги приведут ее в этот район. Но было поздно, из раскрытых дверей заведения показалась худощавая размалеванная обитательница борделя. Она заметила парочку и громко окликнула спутницу Петра по-немецки. Из всего сказанного он разобрал только имя Эльза, заставившее девушку вздрогнуть и ускорить шаги. Окрик повторился, но так и не возымел нужного действия. Потом проститутка выругалась и направилась в обратную от них сторону.

Некоторое время Петр молча отмерял расстояние по сглаженной подошвами брусчатке, затем решился спросить:

— Эта немка, которая назвала тебя по имени, она твоя знакомая?

— Откуда мне знать, кто меня окликал, — дернула плечом Эльза. — В этом районе у меня знакомых нет.

Она надолго замолчала, давая собеседнику понять, что его вопросы ее раздражают. Они снова дошли до Тверского бульвара, оставалось выйти на Неглинную, на которой находилось здание театра.

Перед тем как сделать последний поворот, Петр остановился и придержал подружку за рукав платья.

— Ты не ответила на мой вопрос, который я задал тебе еще в самом начале разговора.

— О чем ты хочешь спросить? — повернула она к нему лицо с холодным выражением в серых глазах.

— Ты поедешь со мной в станицу к моим родственникам?

— Любоваться дикими горами и перевязывать раны терским казакам? — с издевкой воззрилась на него спутница. — Ты ведь отказался от предложения побывать в одной из самых достойных столиц Европы и набраться знаний для своего же блага.

— Если рассуждать как ты, то как раз на Кавказе возможностей пополнить багаж знаний у меня будет больше, — не согласился он.

— Это правда, но методы врачевания больных там не менялись со времен Александра Македонского.

— Ты не поедешь со мной? — прямо спросил он. И получил такой же прямой ответ.

— Нет.

— Почему?

— Я разочаровалась в тебе как в человеке, мечтающем о своем деле. У тебя на уме одни горы, драки да беззаветное служение царю и отечеству…

— А кому нужно служить, — усмиряя в груди волну раздражения, дрогнул бровями Петр. — Себе, — ответила девушка. — Просто себе, а потом народу. — Я не хочу идти с тобой в театр.

— Не ходи. Думаю, что и спектакли тебе не интересны.

Позади осталась Область Войска Донского и часть Кубанской земли, в родной станице сошел спутник Петра. Кубанец предложил зайти к нему в хату и передохнуть, заодно поменять лошадей. Двуколка завернула на просторный казачий баз при курене, крытом чаканом и побеленном от основания до застрех меловым раствором.

Петр отдохнул, поел домашнего. Перед расставанием кубанец подал ему узелок с харчем.

— Чего ты так гонишь? — не удержался он от вопроса, когда Петр снова занял свое место в пролетке. — От самой Москвы никто на хвосте не сидел, дома, в Стодеревской тоже все в порядке.

— От досады, — подтягивая вожжи, не стал разглагольствовать на неприятную тему Петр.

Дальнейший путь ему предстояло проделать одному.

До Пятигорской он доехал благополучно. По ухоженному тракту разъезжали небольшие отряды терских казаков при пиках и с шашками, едва не через версту попадались пролетки с откидными верхами, в которых сидели разморенные на солнышке русские офицеры. Незаметно надвинулся вечер, скоро колеса пролетки застучали по булыжной мостовой.

Вспомнив слова кубанца о том, что за ним никто не гонится и дома все благополучно, Петр не стал изнурять лошадей, он подкатил к гостинице и соскочил на землю, намереваясь передать вожжи лакею. Его внимание привлекли несколько молодых парней, по виду балкарцев или карачаевцев. Они стояли в насунутых на брови папахах, с подвернутыми рукавами рваных черкесок и с настырными улыбками рассматривали русских женщин и девушек, входивших в двери гостиницы и выходивших из них. Рядом вертелись двое обрусевших подростков из местных с хитроватыми чумазыми лицами. Мамаши обмахивались старомодными веерами, девицы прикрывались шелковыми зонтиками, и каждая норовила кинуть лукавый взгляд в сторону джигитов с едва пробившимися усами. Изредка кто-то из них оставлял на лавочке серебряную монетку, к которой кавказцы прикасались только тогда, когда вокруг никого не было. Эта странноватая благотворительность вызывала у Петра непонимание и чувство протеста. Он всегда считал, что даже собак нужно кормить лишь тогда, когда они этого заслужили, и твердо усвоил пословицу — кто не хочет работать, тот не должен есть. В конце концов, как говаривал его отец, всех не накормишь.

Лакей почему-то задерживался. Петр раздраженно обернулся по направлению к хозяйственному двору, и в этот момент его окликнула одна из постоялиц гостиницы, женщина лет под сорок с опущенной на лицо темной вуалью.

— Молодой человек, я вижу, что вы проделали долгий путь, — приятным голосом сказала она. — Вы торопитесь случайно не из первопрестольной?

— Да, из Москвы, сударыня, — обернулся к ней Петр. — Что бы вы хотели узнать?

— Что там новенького? — дама в шелковом платье и в соломенной шляпке с цветами на ней подошла поближе, сверкнула сквозь сетку любопытными глазами. От нее за версту несло духами. — Мы уже скоро месяц на минеральных водах, а газеты сюда доходят с большим опозданием.

— Ничего нового не произошло, разве что началось обустройство набережной Москвы-реки до самого впадения в нее Яузы.

— Ну, за эту затею не впервой берутся и первопрестольную желательно бы обустраивать не на северо-восток, а на запад, — отмахнулась курортница, подкованная в государственных делах.. — А что там с Венгрией? Разве наш император еще не подавил восстание мадьяр?

— Сложно сказать, сударыня, но все идет к тому.

За спиной Петра послышался легкий шорох, он оглянулся, но ничего странного не заметил, лишь увидел, как напряглась кучка молодых кавказцев.

— Спасибо и на этом, — раскрывая зонтик над головой, поблагодарила казака женщина. — Желаю вам счастливого пути.

Он проводил ее взглядом и снова развернулся к входу в гостиницу. Лакея по-прежнему не было видно, и в груди принялась разрастаться необъяснимая тревога. Джигиты странно перемигнулись, затем стали отдаляться от подъезда гостиницы. Двое подростков, вертевшихся между ними, тоже куда-то испарились. Петр подался к двуколке, заглянул под сиденье, где прятал дорожную сакву с деньгами и подарками родным. Сумки там не оказалось, на полу лежала только нагайка, свернутая в тугой жгут, с вплетенным в нее свинцовым шариком. Моментально оценив обстановку, Петр схватил плеть и бросился наперерез кавказцам, приготовившимся сорваться в бега. Одного он поймал за шкирку и швырнул на землю, подставив одновременно ногу второму, распластавшемуся на плитах тротуара. Третий джигит остановился сам, терзая рукоятку кинжала и сверкая черными зрачками как загнанный в силки бирюк-однолетка.