Неотразимая - Вера Кауи

Элизабет вышла. Она выглядела совершенно естественной.

А вот ее реакция естественной не была. Насмешки, презрительное недоверие, подозрение, что он хочет обмануть ее.

— Да нет же, — уверял он. — Ты что, сроду не смотрелась в зеркало? Не представляешь, какую красоту носишь на своих широченных плечах? Я могу сделать твое лицо известным всем и каждому, тебя саму — знаменитой, больше того — богатой. Ты сможешь зарабатывать как модель даже так, без грима… ручаюсь тебе.

Упоминание о деньгах пришлось кстати. В это она поверила. Но даже загримированная, причесанная, с накидкой из русских соболей на обнаженных плечах, она все еще подозревала, что это розыгрыш. Он понимал это по выражению ее лица. Ей хотелось только вытерпеть все до конца и получить деньги. И пробные снимки, от которых он пришел в восторг, не убедили ее.

— Если ты этого и хотел, прекрасно, — заметила Элизабет, испытывая гораздо больший интерес при виде чека.

— Я хочу не только этого… Как только фотографии появятся, за тобой просто будут охотиться… Ручаюсь…

На снимках ты выходишь потрясающе.

Действительно, на снимках лицо с тонко, искусно наложенным макияжем приобрело невероятную красоту, оно наводило на мысль о прекрасных статуях каррарского мрамора. Элизабет была само совершенство, он нашел то, что искал: красоту изысканную, возвышенную…

Он знал, что девушке двадцать один год. Объектив же запечатлел воплощенную вечную женственность.

Ему осточертели девицы, наводнившие Лондон и захватившие господство в мире моды. Ему надоели чересчур резкие линии стрижек и размалеванные, как клоунские маски, лица, тощие ноги в белых чулках и туфлях без каблуков с огромными бантами. Он искал идеальную красоту и нашел ее воплощение в Элизабет Шеридан.

Впоследствии, сделавшись знаменитостью, он любил хвалиться тем, что открыл Элизабет Шеридан.

Именно его снимок на обложке американского издания «Харперс» — крупным планом портрет Элизабет в широкополой черной шляпе, лицо затенено вуалью, из-под которой таинственно мерцает фарфоровая кожа и блестят зеленые глаза, в тон которым подобраны изумрудные серьги, — попал в руки человека, занимавшегося рекламой в фирме «Безупречный Макияж». Только что созданный набор стоил целое состояние и предназначался для зрелых, изысканных женщин. Благодаря лицу Элизабет на рекламе он разошелся мгновенно.

А когда в дополнение к нему были созданы духи, их не раздумывая назвали в ее честь — «Шерида». Она зарабатывала тысячу фунтов в час; ее гонорары от «Безупречного Макияжа» обозначались шестизначным числом.

Элизабет купила квартиру в старинном доме. Хотя здание, построенное во времена короля Эдуарда, было реконструировано, прежними остались огромные окна, паркетные полы, просторные комнаты. Она приобрела автомобиль и могла позволить себе дорогие билеты в оперу и концерт. Весь остальной заработок она откладывала. Каждая фотомодель рано или поздно сходит со сцены, а ей удалось продержаться неожиданно долго.

Везение. Просуществовав в этом мире семь лет, она все еще была убеждена, что причина ее популярности в росте либо размере, отличавших ее от других. Она никак не могла поверить в собственную красоту.

Но лицо было ее богатством и так и расценивалось.

Благодаря ему она оказалась среди сливок общества, но этот мир остался чужд ей. Элизабет бывала на приемах, в прекрасных ресторанах, на модных вернисажах — такова была ее работа, и везде она появлялась в сопровождении эскорта из агентства. Сама же Элизабет — женщина, а не модель — с мужчинами не бывала нигде.

Ее считали странной. Но ценили ее профессионализм и работоспособность. Она всегда была готова работать и обладала невероятным умением быть именно такой, как надо. Как только съемки кончались, она смывала макияж, возвращала бравшуюся напрокат одежду и уходила в свой собственный мир. Мужчины, пытавшиеся ухаживать за ней, успеха не имели. В отместку они пустили слух, что она лесбиянка. Когда же выяснилось, что это не так, от нее отстали. Именно этого она и хотела.

Элизабет Шеридан никогда не испытывала потребности в компании. Ей хватало себя самой. Каждый раз, очутившись у себя в квартире, всегда убранной и уютной, она испытывала блаженство. Здесь можно было спать на огромной кровати в полной тишине, зная, что тебя никто и ничто не потревожит, не разбудит никакой колокольчик.

Колокол… Она очнулась от воспоминаний и снова услышала доносившийся из Темпест-Кей траурный звон. Ее нервы не выдержали. Она вскочила на ноги и, стоя лицом к морю, крикнула, вспугивая морских птиц и чувствуя, как ветер подхватывает и уносит ее слова:

— Прекратите! Да прекратите же!

Но ничего не произошло. Звон раздавался беспрерывно.

В ярости она бросилась в море и поплыла быстрым, мощным кролем, опустив лицо в воду, пока не почувствовала усталости. Сменив стиль, она подняла голову и увидела, что всего ярдов 50 отделяет ее от Темпест-Кей с его неумолчным колоколом. Здесь еще слышнее был звон, без устали, как метроном, отбивающий время. Отдаваясь в ушах, он заставлял ее каждый раз вздрагивать. Похоже было, что звон, как магнит, притянул ее сюда…

Она чувствовала густой аромат. Цветы. Должно быть, на острове масса цветов. Пляжи расчищены и пустынны, через равные промежутки по берегу расставлены таблички с надписью. Слишком далеко, чтобы прочесть, но Элизабет и так знала, что там написано.

ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Над водой нависал утес и виднелся небольшой коттедж с закрытыми ставнями, блиставший корабельной чистотой. Неподалеку небольшая пристань. Никого. Только невыносимый, неизбывный, безутешный звон…

Нырнув, Элизабет что есть силы поплыла назад. Тяжело дыша, пошатываясь от усталости, бросилась на песок. Полежав немного, попыталась прикрыть уши руками. Отчаявшись, разорвала на полоски один из оказавшихся у нее бумажных платков, скатала шарики и заткнула ими уши. Стало легче, звук стал глухим, словно отдаленный барабанный бой…

Она закрыла глаза: к нервному напряжению добавилась физическая усталость, плавание вымотало ее окончательно. Умоляю вас, перестаньте, безнадежно подумала она. Пожалуйста, прошу вас…

Закрыв уши руками, уткнувшись лицом в полотенце, она погрузилась в тяжелый сон. Ее преследовал знакомый, повторяющийся кошмар. Она вновь оказалась в полной темноте, запертая и — как она с ужасом осознавала — погребенная. И даже слышала погребальный звон… Она пыталась бежать, но не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Задыхаясь, она чувствовала, что не в силах освободиться. И вдруг поняла. Колокол звонил по ней. Она пробовала кричать, но не могла издать ни звука.

— Выпустите меня! — умоляла она. — Прошу вас… отпустите… я не хочу лежать в земле… в земле, как моя мать… прошу вас, пожалуйста…

Она чувствовала, что кричит. Слова отдавались в ее мозгу, но из губ не вылетало ни звука. Конечно, ее и не могут услышать. Она отчаянно напрягала голосовые связки, пытаясь крикнуть, но по-прежнему безуспешно.