Неотразимая - Вера Кауи

Его болтовня звучала для Элизабет как плеск воды.

Если бы ей хотелось, она могла бы довольно много рассказать Харри об английской ветви семейства Темпест.

В детстве она была воспитанницей сиротского приюта Хенриетты Филдинг, стоявшего неподалеку от ворот Темпест-парка. Каждое лето она, вместе с остальными, ходила на ежегодный праздник с раздачей наград, который всегда происходил на свежем воздухе, и там, после бега наперегонки, исполнения народных танцев и завтрака, состоявшего из бутербродов с ветчиной, сдобных булочек и мороженого, они выстраивались в ряд, чтобы графиня Темпест, возглавлявшая опекунский совет приюта, проходя мимо каждой воспитанницы, могла кому улыбнуться, кого похлопать по плечу, кого погладить по головке, прежде чем начать раздавать награды по случаю окончания школьного года. Девочки в ответ приседали в реверансе. Мальчиков в школе не было. Мисс Хенриетта Филдинг, бывшая гувернантка семейства Темпест, была ярой феминисткой и считала, что от мужчин нет никакого толка. Дома на книжных полках у Элизабет до сих пор стояли книги, полученные в школе в награду. «Маленькие женщины», «Что делала Кейт», «Беспредельный мир», «Робинзон Крузо» и другие, все в том же роде. Кроме последней, полученной перед тем, как она в шестнадцать лет покидала приют: это было прекрасно иллюстрированное издание книги о Темпест-Тауэрз. Элизабет внимательно изучала ее, разглядывая репродукции с картин, которые им, детям, никогда не разрешали посмотреть на самом деле.

Книга сыграла свою роль, привив Элизабет любовь к интерьерам усадеб.

Несколько лет спустя она приехала в Темпест-Тауэрз как посетитель; заплатила за вход полкроны и вслед за экскурсоводом обошла залы, открытые для публики.

Ей бросилась в глаза разница между реальностью и фотографиями в ее книге. Нельзя было не заметить, что для поместья наступили тяжелые времена. Элизабет с болью увидела на штофных обоях темные прямоугольники на месте висевших когда-то картин; часть мебели отсутствовала, все казалось истертым и обветшавшим.

Роли поменялись. Бывшая воспитанница приюта сделалась известной фотомоделью и заработала целое состояние; Темпесты же оказались вынужденными открыть свой дом для посетителей. Ей показалось, что это справедливо. Приют Хенриетты Филдинг тоже оказался потрясением. Она помнила времена, когда дом внушал ужас и почтение. Теперь же она видела перед собой просто старое мрачное викторианское здание, которое прежде было домом священника и знавало когда-то лучшие дни. Теперь там находились конторы, отдел социального обеспечения и муниципальное управление. Старую, бутылочно-зеленую, окраску сменила голубая с белой отделкой. Окна были широко распахнуты, сквозь них долетал стрекот пишущих машинок, звонки телефонов. Тут ей вспомнился совсем другой звон.

При мысли о приюте Элизабет прежде всего вспоминался звон колокольчика. Колокольчик разбудил ее в первое утро. Она до сих пор помнила этот непривычный звон и свой испуг и замешательство. Вскоре она поняла, что у Хенриетты Филдинг все делается по звону колокольчика. Колокольчик звонит — и все встают, идут есть или учиться. И всегда в тишине. Мисс Хенриетта была верным слепком своих викторианских времен — она основала приют в 1890 году, и викторианские правила внушались сиротам-воспитанницам прежде всего.

Они даже присутствовали в виде вышивок — девочек учили шитью и вышивке, — оправленные в рамки, развешанные по стенам практичного, но отвратительного зеленого цвета. «Молчание — золото» висело в спальнях. «Семь раз отмерь — один раз отрежь» — в помещении для шитья. «Чистота — прежде всего» глядело на них с гладких плиток викторианских ванных комнат.

Девочек учили жить по этим правилам, и горе тем, кто осмеливался ослушаться.

Элизабет многому научилась в приюте Хенриетты Филдинг, а освободившись, как она это потом называла, легко рассталась с большинством навыков. Например, с привычкой к совместной жизни. С тех пор она никогда и ничего ни с кем не делила. Одиночество драгоценно, уединение превыше всего. И никаких колокольчиков. У дверей ее квартиры висел молоток, не колокольчик. Она ненавидела звон…

Вдруг она поняла, что и в самом деле слышит звон.

Харри прервал работу, подняв голову, с кисточкой в руке прислушался:

— Слышишь, да? Это звонят в Темпест-Кей. Там всегда звонят в колокол, если кто-то из членов семьи умрет. И Не перестают звонить до самого конца похорон.

Он снова принялся за работу, спросив только:

— С тобой все в порядке, детка?

Элизабет побледнела, ее светлая кожа приобрела зеленоватый оттенок. Харри заметил дрожь, пробежавшую по ее телу.

— Я ненавижу колокола… Особенно погребальный звон. У меня от него мурашки.

Харри удивился. Он уже давно считал, что она не способна на что-либо реагировать. Всегда слишком хорошо контролирует себя. Но сейчас с ней явно было что-то неладно.

— Что же, — сказал он с сочувствием, но вполне прозаично. — Придется тебе потерпеть. Большой Человек умер… и его люди оплакивают его. Знаешь, его ведь называли «королем»… вряд ли они прекратят бить в колокол из-за тебя.

Он усердно трудился над ее лицом.

— Ты, наверное, потеряла кого-то из близких?

Это оказалось бы еще одним сюрпризом. Харри готов был поклясться, что ей наплевать на всех на свете.

Она помолчала, затем произнесла:

— Мне некого терять.

— Как! Ты совсем одна на свете?

— Совсем.

— А нас целых восемь человек, — ответил он весело. — Так что иногда хочется, чтобы было поменьше!

Он остановился.

— Я положил три слоя тона. Конечно, считается, что хватит и одного слоя чудо-грима, но нам-то с тобой лучше знать, правда, детка? К тому же Пит, как всегда, будет во что бы то ни стало добиваться совершенства.

И тебе придется то и дело нырять в воду, как чертику на веревочке.

Он взял увеличивающее зеркало и подал ей, чтобы она могла взглянуть на себя. Она бесстрастно изучала его, как всегда превосходную, работу. Она золотилась и сияла. Тушь удлинила ее и без того длинные ресницы, и осененные ими удивительные глаза, зеленые и бездонные, таинственно мерцали. Черты ее были искусно подчеркнуты тенями, широкие, изящно очерченные губы манили соблазном.

Она коротко кивнула.

— Замечательно.

Все-таки она странная, подумал Харри. Он ни разу не видел в ее взгляде восхищения собственной красотой. Как будто это механизм, который нужно наладить и за которым требуется уход, чтобы хорошо действовал.

— А вот и Бесс идет причесать тебя.

Вошла Бесс, как всегда, бурча себе под нос.

— Боже, как я ненавижу этот колокольный звон…

— Будь благодарна жизни за маленькие радости.

Здесь в любом случае гораздо приятнее, чем в какой-нибудь промозглой лондонской студии.