Введение в историю - Яков Гаврилович Кротов

Простейший пример – «поиски исторического Иисуса» или «поиски исторического Израиля» (начиная с «исторического Иакова» или поиски исторического Мухаммеда. (Наверное, совсем простейший пример – В.Пупкин, каковой существует же, в конце концов), но всё же он не настолько удобен для анализа). Какой Иисус, Мухаммед, Израиль «исторический» – точнее, какой Иисус историчен, аутентичен, подлинный? Мы не знаем, но мы отлично знаем, какой – не историчен, не аутентичен, не подлинный. Точнее, мы узнаём ложь постепенно. Историчен ли Иаков в описании книги Бытия? Конечно, нет. Причём, этот Иаков намеренно неисторичен. Не историчен, а мифологичен. В случае с Иаковым – нет проблемы, его историчность или неисторичность не имеют ни малейшего значения для государства Израиля, как бы оно ни утверждало противоположное. Государство! Абстракция! С Иисусом сложнее, потому что Иисус имеет значение не для государства, а для отдельного человека. Может ли быть историческим Иисусом, о котором заранее утверждается, что Он не воскресал, потому что воскресения невозможны? Конечно, нет – это мифологический Иисус, Иисус – герой материалистически-атеистического мифа. Мифологический – не значит мифический.

Для верующего историчность Иисуса есть не то, что подлежит розыску. Розыск может установить зоологичность Иисуса – ту зоологичность, которая устанавливается для любого человека паспортом, надгробием, чеком в магазине, полицейским рапортом, медицинской картой. Историчности не может быть без зоологичности – если Иисуса вообще не было, говорить не о чем, но всё-таки Он явно был как некоторое белковое тело, подобное Нерону или Клеопатре. Что до подлинности, тут сложнее, а уж что до аутентичности – то она целиком не просто предмет веры, а дело веры. Точно так же существование жены или мужа – дело мужа или жены. В общении, в любви аутентичность достигается не человеком, а его собеседником, тем, кто его любит. Аутентичность эта обоюдна. Аутентичное чтение текста означает не только верное понимание подлинного текста, но и подлинное изменение понимающего, как аутентичная музыка есть не набор нот, а то, что совершают музыканты.

История – не об истории

Музыка ни о чём не рассказывает, замечал Бернстайн в своих великолепных лекциях о музыке. Любые сюжеты, которые связываются с музыкой, превращаются в условность, метафору (Бернстайн чисто по-американски сравнил сюжет в музыке с горчицей в хот-доге). Это верно и по отношению к живописи, скульптуре, литературе, архитектуре. Можно сделать «Мону Лизу» символом феминизма, косметического салона, Реннессанса и т.п., но «Мона Лиза» есть просто «Мона Лиза». Яблоко есть яблоко. Так и музыка есть музыка есть музыка. В этом её смысл – прорыв к сущности сквозь вторичное. Прорыв сквозь вещь-для-других и сквозь вещь-в-себе к жизни-как-жизни.

Это не означает искусства-для-искусства, это означает искусство-для-сути, а не для того, что Герман Гессе обозвал «фельетонизмом». Искусство не собачка, которая бежит и облаивает караван – когда восхищённо, когда злобно. Такие собачки есть, они очень нужны, чтобы караван не сбился в пути, но они – не искусство, а они – существование. Не человеческое, а животное. Как и караван в целом.

История – тоже искусство. Налицо омонимия. Есть три очень разных истории: история – действительность, история – наука, история – искусство. С музыкой легче, там есть три разных слова: звук – акустика – музыка.

История как действительность подобна звуку. Эта история просто происходит, хочет этого человек или нет, сознаёт или нет. Даже если человек оскотинивается, история не исчезает – хотя у скотины нет истории. История становится трагедией, но это человеческая трагедия. У животных, космоса, идей трагедий быть не может.

История-наука есть наука, устанавливающая, «что же было на самом деле».

История как искусство есть обнаружение того, «что есть на самом деле». Не было и прошло, а есть. Эта история невозможна без предыдущих двух, в отличие от музыки, которая превосходно обходится без сюжетов и по возможности стряхивает их с себя. В этом отношении история ближе к архитектуре, которая не просто застывшая музыка, но и непременно, обязательно – дом, жильё. Иначе архитектура превращается в скульптуру. Тем не менее, архитектура – не о жилье, а о жизни. История – не о событиях, а о бытии.

История – учитель, а не статуя историка

Изучение истории может ввергать в уныние.

Извините, а что не может ввергать в уныние? Какая отрасль знания в любого вселяет бодрость духа, веселье и благодушное расположение чувств? Если бы такая существовала, только ею бы и занимались.

Если бы была молитва, гарантированно подымающая дух, всё бы человечество уже ею молилось. Многие ищут эту молитву (многие и снежного человека ищут). Большинство вообще не молится, большинство историей не интересуется, стараясь забыть даже то, что переживало само, – в общем, всё, как было при Геродоте. В крайнем случае, люди согласны на историю гламурную, в которой светлые тона сделаны поярче, а тёмные приглушены. Встречаются и циники, которые питаются как раз тёмными тонами.

Смысл изучения истории не в том, чтобы наковырять в ней эпизодов, свидетельствующих о том, что в самых тяжёлых обстоятельствах человек рвётся ввысь, созидает, любит и т.п. Человек, действительно, именно таков, но это надо знать не из прошлого, а из настоящего, из чтения себя, а не Геродота. Вырезать из истории белое и пушистое означает убивать историю, как вырезать из человека яркие блестящие глаза означает убивать человека. История не статуя, которая красива в своей неподвижности (а древние греки ещё и раскрашивали статуи – Геродот, кстати, раскрашивал историю, что его не красит как историка).

Смысл знакомства с историей тот же, что и смысл знакомства с любым человеком. Войти в общение, соприкоснуться с теплом, увидеть себя частью и этого пространства, в общем – личностный рост или, точнее, обнаружение своего истинного размера. Уныние-то обычно не от того, что ты мал и слаб, а оттого, что ты боишься признаться себе в своей силе и величине (не путать с насилием и величием).

История –  не поиск корней

Я сделал себе ДНК-анализ, я знаю генеалогию Кротовых до конца XVII века. Но корней у меня нет и быть не может. Ищущие свои корни люди пытаются перестать быть иванами, родства не помнящими, победить ту разобщённость во времени и пространстве, которую навязывала и навязывает кремлёвская власть. Однако, практика показывает, что это тупиковый путь. Нет более верных прихлебателей деспотизма, чем демонстрирующие свои корни казённые православные, казённые иудеи, казённые мусульмане, католики, буддисты и пр.

Человек не крапива. Человек – квантовый скачок