Слуга Божий - Яцек Пекара

— Хорошо, Мордимер. Но — вот что, — глянул на меня обеспокоенно, — я слышал о Гриффо Фрагенштайне — и рассказывают о нем мало хорошего.

— Звучит как благородная фамилия.

— Потому что так и есть. Гриффо — бастард графа Фрагеншгайна. Странное дело: граф признал его и дал свою фамилию, но император дворянского титула за бастардом не утвердил. Поэтому Гриффо занимается торговлей и руководит городским советом в Регенвальде. Если он и вправду ненавидит Клингбайлей, будет очень недоволен, что кто-то лезет в его дела.

— Не осмелится… — сказал я.

— Ненависть превращает людей в идиотов, — вздохнул Поммель. — Если он умен — будет тебе помогать. По крайней мере, для виду. Если глуп — попытается запугать, уговорить или убить.

Я рассмеялся.

— Когда в городе гибнет инквизитор, черные плащи пускаются в пляс, — процитировал известную пословицу о нашей профессиональной солидарности.

— Ненависть превращает людей в идиотов, Мордимер, — повторил он. — Никогда не позволяй себе думать, что твои враги будут поступать так же логично, как ты сам. Разве бешеная крыса не нападет на вооруженного вилами человека?

— Буду осторожен. Спасибо, Хайнрих, — сказал я, поднимаясь с кресла.

Не было нужды даже обсуждать, какой процент перепадет Поммелю от моего гонорара. Я знал, что возьмет столько, сколько захочет. Но также я знал, что глава позаботится о том, дабы я не чувствовал себя обиженным.

— Завтра выпишу тебе документы, — встал, обогнул стол и подошел ко мне. Положил ладонь на плечо. — Знаю, кто расправился с оборотнями, знаю также, что Вагнер почти не трезвел те две недели и было от него мало проку.

— Но…

— Заткнись, Мордимер, — приказал ласково. — Также знаю о девушке…

В Академии Инквизиториума нас учили многому. Кроме прочего — искусству обманной беседы. Поммель наверняка догадывался, что за две недели мы воспользуемся услугами девочек, а девочки и любовь Вагнера к хмельному и приключениям — это всегда влекло за собой проблемы. Я дал бы руку на отсечение, что Поммель стрелял наугад, надеясь узнать истину по реакции вашего нижайшего слуги. А у меня даже мускул не дрогнул. Наш глава ждал некоторое время, потом усмехнулся.

— Далеко пойдешь, мальчик, — сказал ласково. — Ну, ступай.

Окликнул меня, когда я был у самых дверей:

— Ах, Мордимер, еще одно. Слова: как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то стократ сделали Мне — кажутся ли тебе достойными нашей вечерней медитации?

Я повернулся.

— Конечно, — кивнул, обещая себе, что впредь даже мысленно не стану произносить формулировку «дам руку на отсечение».

А чуть позже подумал: стрелял ли Поммель и в этот раз наугад или же от кого-то получил рапорт о наших похождениях? Но ести так — от кого?

* * *

Мящанам запрещено надевать алое, ибо это цвет благородного сословия. Но Гриффо Фрагенштайн осмеливался носить на плечах плащ, не просто сиявший чистейшим пурпуром, но и вышитый к тому же золотыми нитями, что складывались в форму Трех Башен — герба, принадлежавшего его отцу.

— Мое имя Мордимер Маддердин, и я лицензированный инквизитор из Равенсбурга, — представился я.

— Рад вас приветствовать, мастер, — сказал он вежливо и пригласил меня садиться. — Не желаете ли позавтракать вместе со мной?

— С большим удовольствием, — ответил я. Следил, как он раздает слугам приказания насчет еды. Высокий крепкий мужчина, на его широких плечах покоилась голова несколько странной, продолговатой формы, словно ее сдавили в тисках. Даже длинные буйные волосы, спадавшие на плечи, не могли скрыть сей изъян. И все же Гриффо Фрагенштайн не производил впечатления урода, над которым только и смеяться (позже я узнал, что за глаза горожане кличут его Господином Яйцеглавом — но лишь наверняка зная, что слова эти никто не услышит). На лице его читалась решительность, взгляд был быстр и проницателен. Даже когда усмехался, глаза оставались оценивающими, внимательными и невыразительными.

— С удовольствием помогу вам насколько это в моих силах, господин Маддердин, — сказал Фрагенштайн, ознакомившись с подписанными Поммелем полномочиями. — Но…

Поскольку он не продолжал, я позволил себе спросить:

— Да?

— Думаю, если Захарию Клингбайля настигла месть ведьмы, то он заслужил все, что с ним случилось!

— О нет, господин Фрагенштайн, — ответил я твердо. — Даже самый свирепый преступник не заслужил страданий, причиненных ведьмой. И не потому, что они столь ужасны, но потому, что страдания следует причинять лишь во имя закона и согласно требованиям его.

— На Клингбайля пал гнев Божий! — отрезал он.

— Вы полагаете, наш Господь мог использовать ведьму, дабы наказать этого человека?

— Я ничего не полагаю, мастер Маддердин, — пошел он на попятный, понимая, что ступил на зыбкую почву религиозных вопросов, и опасаясь, как бы сие не закончилось худо. — Я его попросту ненавижу и надеюсь, вы понимаете причины этой ненависти.

— Ненависть — шалая сука, господин Фрагенштайн. Не удержишь ее на цепи — и порвет тебя самого…

— Значит, не понимаете, — вздохнул он.

— Призвание инквизиторов — делиться с людьми любовью, а не ненавистью, — отвечал я. — Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то отвечу: понимаю их. Задам же лишь один вопрос, господин Фрагенштайн. Убеждены ли вы, что именно Захария Клингбайль убил вашу сестру?

— Захария Клингбайль убил Паулину. Это истинно, как и то, что Иисус Христос сошел с креста Своей муки, карая грешников, — торжественно сказал Гриффо, кладя ладонь на сердце.

Я удивился, поскольку в его словах не было ни капли лжи. Конечно, он мог верить в то, чего не было на самом деле. И конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться, оценивая слова хитрого купца, но в словах его не звучало ничего, кроме страстной веры в справедливость своих обвинений.

Мы сели за сытный завтрак и щедро окропили его вином. Еда была исключительно вкусной, а красные и белые вина, пусть и не самых знаменитых урожаев, весьма недурными, как на простецкий вкус Божьего слуги. К выпечке, пряникам и марципанам подали альгамбру — сладкую, густую, словно мед, пахнущую приправами. Я вздохнул. Хорошо же живут графские бастарды, подумал. Могли меня утешить лишь слова Господа нашего. Который обещал богачам, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное.[6]А поэтому такой человек, как я, кого можно было назвать «убогим», верил: важнее всего то, что сердце мое находится — согласно определению — в милости «у Бога».

Во время завтрака говорили мы обо всем и ни о чем, а Гриффо между прочим рассказывал о проблемах кормления коней благородной крови и о том, как пожертвовал гнедую кобылку некой славной певичке, Рите Златовласой.