Живописец теней - Карл-Йоганн Вальгрен

– Сомневаюсь, что отец принял яд, – сказал Иоаким. – Он не доверял даже обезболивающим таблеткам. А этого человечка, рекламирующего ипрен[15], он просто побаивался.

– Я говорю о хроническом, длительном отравлении, – терпеливо повторил Вестергрен.

– Не понимаю – что значит длительном?

– Длительное воздействие вредных субстанций: свинец, кадмий, сульфид мышьяка. Точное количество ядов указать трудно.

– Мой отец был коллекционером, а не фармацевтом. Откуда он все это взял?

– Живопись… эти копии, которые он изготавливал, судя по всему.

Иоаким стоял в тени полуразвалившегося каменного сарая, стены которого были когда-то крепки и надежны, как был крепок и надежен отец… И вдруг по телу прокатилась волна горя, ощутимого физически, как боль… Иоакиму показалось, что он вырван из реальности и брошен на произвол какой-то древней силы: он внезапно осознал, что уже привычно говорит о Викторе в прошедшем времени. Уже очень давно он не был так близок к тому, чтобы разрыдаться.

– Виктор прекратил заниматься живописью, когда переехал в Швецию, – выдавил он из себя наконец. – Ателье… это же просто любительская мастерская. Он иногда делал рамы на заказ, приводил в порядок коллекцию, копался в каталогах. Может быть, писал пару акварелей в год – не больше. И как реставратор он уже лет двадцать не работал. Да что там говорить, чтобы поглотить такое количество ядов, надо простоять полжизни в красильной камере без респиратора. Я не понимаю, о чем вы говорите!

Вестергрен вздохнул:

– Он умер за мольбертом с картиной Трульсона Линдберга. Варбергская школа. Вы знаете, этот художник здесь очень популярен. А на другом мольберте – наполовину готовый Дюрер. Должно быть, он делал что-то вроде пастиша[16]…

– Простите меня, Вестергрен, что вы знаете о Дюрере?

– Не так много, но на столе рядом лежали книги с фотографиями оригинала. А также открытая на главе о немецкой живописи «История мировой культуры» Хью Хонора и Джона Флеминга, издательство «Лоуренс Кинг». Я вовсе не считаю себя знатоком, но, судя по всему, он делал… как это называется… старое панно.

– Что значит – панно?

– Ну, старую картину на доске. Она так и выглядела, будто ей лет пятьсот. И краски он использовал… не современные, скажем так.

– Может быть, он занимался реставрацией? Вдовцы и пенсионеры часто ищут себе занятия…

– Реставрацией? Подлинного Дюрера?! Иоаким, там даже дверь была не заперта!

Впрочем, Иоаким и сам прекрасно понимал, насколько невероятно это звучит: Альбрехт Дюрер в щелястом ателье на берегу в окрестностях Фалькенберга.

– Как бы там ни было, – продолжил врач, – я позволил себе оглядеться немного в мастерской… целая аптека, причем не из простых. А еще точнее, химическая лаборатория, куча странных химикалий, которыми сегодня вряд ли кто из художников пользуется. Знаете, откуда это мне известно? Я как-то ходил на курсы истории искусств в ABF[17], которые вел не кто иной, как ваш отец. Он рассказывал о секретных рецептах старых мастеров: туда входили в высшей степени токсичные элементы. Кадмий, например… Чуть побольше доза – и привет родне!

– Что вы хотите сказать? Что мой отец годами тайно изготавливал старинные краски и в результате отравился?

– А что тут невозможного? Во всяком случае, при таком раскладе версия самоубийства отпадает. Вы не знаете, он долго этим занимался?

– Чем – этим?

– Копировал старые картины.

Господи, да не копировал он никогда и ничего. Это было просто невероятно, его отец не мог делать копии, он был реставратором. Максимум, на что он был способен, – несколько акварелек в старинном романтическом стиле.

– Это, конечно, могло быть и сердце, – осторожно сказал Вестергрен, – но, насколько мне известно, кардиологических проблем у него никогда не было. Простите, Иоаким, но мы, врачи старой школы, привыкли доверять интуиции. Молодые сегодня знают все про компьютеры, замысловатые препараты, генную терапию и бог знает что, но чувство диагноза у них отсутствует. Я почти уверен, что в данном случае речь идет о хроническом отравлении.

– А разве от хронического отравления умирают внезапно?

– Вообще-то нет… – неуверенно сказал Вестергрен. – Обычно это длительный процесс…

– Моей сестре кто-нибудь позвонил?

– Пытались – и я, и Семборн, но никто не отвечает, ни дома, ни в галерее. Вы хотите, чтобы я продолжил ее разыскивать?

– Нет, спасибо, я сам этим займусь… Где сейчас папа?

– В похоронном бюро.

Иоаким попытался представить себе Виктора на носилках, укрытым простыней… в каком-нибудь морозильнике с вентилятором, настроенном в осторожном миноре. На столе наверняка стоит букет цветов в граненой вазе… Странно – для новопреставленных предусмотрено специальное помещение, своего рода отель для убывающих в неизвестность.

На другом конце провода Вестергрен, профессионально выразив соболезнования, повесил трубку – и Иоаким остался наедине со своей пунктирной пародией на сыновнее горе.

Остаток дня он посвятил практическим делам – поговорил с секретарем в похоронном бюро и попросил священника церкви Святого Лаврентия, где Виктор состоял в общине, отслужить поминальную службу. Потом связался с конторой Семборна, чтобы получить хоть какое-то представление о проблемах налогообложения с наследства, которые уже громоздились на горизонте, набросал некролог для местной газеты «Халландские новости» и для «Свенска дагбладет», с чьей помощью он надеялся разыс кать старых музейных знакомых отца в столице. Напоследок Иоаким заказал через Интернет билет на самолет. На его счастье, одна из кредитных карт была еще не заблокирована. Завтра он будет в Стокгольме.

Ближе к вечеру он позвонил по всем трем телефонам Жанетт и на каждом оставил сообщение. В конце концов разговор оказался переведен на Эрланда, и Иоаким, нечеловеческим усилием придав голосу приветливые интонации, оставил сообщение и там. В результате, чтобы отрезать своей недоступной сестре все пути к отступлению, он написал ей длинное и эмоциональное электронное письмо – известил о смерти отца и даже поделился своими чувствами по поводу горестного события. В конце письма он попросил ее незамедлительно с ним связаться.

Когда он наконец совершил все эти действия, на него навалилась такая усталость, словно он пробежал марафон. Погода после пары холодных июньских недель заметно улучшилась. Он вышел в сад, улегся в гамак и, прищурившись, посмотрел на светлое небо, видневшееся сквозь кружевной узор листвы.