Ультрасовременный ребенок - Алла Баркан

Согласно классификации авторов этой книги, анализирующих данные начиная с XV века до наших дней, каждое из четырех поколений, входящих в цикл, подразделяется на: пророческое поколение, поколение кочевников, героическое и артистическое поколение.

Поколение пророческое, или идеалистическое (Idealist), по мнению Страуса и Хоу, – это революционное поколение, создающее свои ценности жизни и пытающееся эти ценности отстоять.

Поколение кочевников, или реакционеров (Reactve), – это поколение разочарованных людей в революционных преобразованиях своих предшественников, отвергающее многие моральные ценности идеалистического поколения.

Героическое поколение, или гражданское (Civis), – это поколение людей, которые пытаются отстоять уже существующие ценности жизни.

Артистическое, или адаптивное, поколение (Adaptive) – поколение неуверенных, одиноких людей, добивающихся совершенства в какой-нибудь одной области.

Исходя из этой классификации, поколение «Беби-Бумеров» относится к пророческому поколению, а поколение «X» – к кочевникам, поколение «Y» – к героическому, а «Новое молчаливое поколение», тесно связанное с «поколением Миллениума», – к артистическому, или адаптивному, поколению.

К поколению «Беби-Бумеров» относится Билл Гейтс, а Леонардо ди Каприо – типичный представитель поколения «X». Анна Курникова – уже из поколения «Y», а у представителей последнего артистического поколения еще имеется достаточно времени, чтобы в чем-то себя проявить.

А пока это юное поколение, как и все остальные, в отведенное им эпохами время своей неповторимостью постоянно шокирует своих родителей, не всегда понимающих своих детей, потому что они забывают про собственный «праздник непослушания» в их душе.

* * *

Но этот «праздник непослушания» через несколько десятилетий уже будет напоминать о себе старшим поколениям бабушек-дедушек, мам и пап, когда наконец завершат создание компьютера, способного запечатлеть «каждую секунду человеческой жизни».

По мнению президента Британского компьютерного общества профессора Найджела Шэдболта, «через двадцать лет можно будет сделать высококачественную цифровую видеозапись всех событий жизни человека. Это не вопрос того, может ли это произойти, это уже происходит».

И конечно же, посмотрев на себя со стороны в возрасте своего непокорного и проблемного вечно ребенка, многим станет понятно, что это только лишь вариации нормы, которая раньше была также свойственна им. И есть ли конфликт поколений – вопрос. Скорее всего, он – у нас в голове.

* * *

«Эта молодежь растлена до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру».

(Надпись на глиняном сосуде. XXX век до нашей эры. Древняя Вавилония)

Даже мой мобильный телефон вибрировал в руках от дрожащего, как при землетрясении, ее взволнованного голоса, умоляющего зайти к ним хотя бы на минутку, потому что… потому что… у моей полузнакомой или же полуприятельницы, повидавшей на своем веку все, что угодно, вдруг такое впечатление, что с ней что-то неладное, что она столкнулась с тем, что и уму непостижимо. Ее внуки, самые любимые на свете, к ней приехавшие на каникулы вместе с друзьями, учащиеся сегодня за границей, превратились за короткий срок в совершенно непонятных ей детей. Нет, нет, нет, не просто в странных детей из известной многим повести «Гадкие лебеди» братьев Стругацких, а вообще в нечто невообразимое… У нее такое впечатление, что их занес сюда внезапно НЛО после пребывания в гостях на незнакомой ей планете, где они успели перенять неизвестные Земле манеры и традиции…

Ну конечно же воочию увидеть вдруг детей похлеще странных детей в повести Стругацких для меня было большим соблазном, и, забыв про все свои дела, я мгновенно согласилась прийти в гости.

* * *

Кроме меня и хозяйки в комнате оказались еще два мальчика лет двенадцати – четырнадцати и две девочки приблизительно такого же возраста, не считая самого младшего внука моей полуприятельницы – ярко-рыжеволосого восьмилетнего мальчишки, с таинственным взглядом рассматривающего всех остальных.

Дети вежливо, но машинально поздоровались со мной, продолжая по инерции свой разговор на каком-то странном симбиозе языков. Нет, нет, нет, это не была известная всем нам еще с грибоедовских времен смесь «французского с нижегородским», это был совершенно неведомый мне ранее язык, напоминающий собою чем-то пестрого попугая, расцвеченного всеми мыслимыми и немыслимыми красками и оттенками перьев-слов из одновременно нескольких самых популярных на сегодня языков… Нет, это не была разновидность современного молодежного сленга… Скорее всего, таким был когда-то новорожденный вавилонско-столпотворенческий язык, еще окончательно не отдифференцированный от довавилонского, общечеловеческого.

Во всяком случае, все дети, без конца повторяя «о’кей» и «мерси», временами заглядывали в свои электронные переводчики, переводя друг другу более пространные тирады, сказанные кем-то из них. Но это было лишь в исключительно редких случаях, потому что казалось, что каждый из этих «гадких лебедей» владел сразу несколькими языками и препятствий к общению практически не было.

Я действительно в первый раз попала в общество таких странных детей, но это не были своеобразные всадники апокалипсиса братьев Стругацких, своим поведением и разговорами они скорее напоминали мне экспериментальную популяцию людей будущего, сошедших с современного Ноева ковчега.

Я подсела к знакомой мне внучке хозяйки дома, 12-летней Агнессе, учащейся в частной школе в Швейцарии, привезшей к своей бабушке подружку из Великобритании, попросив ее на какое-то время даже стать моей переводчицей, если что-то я не пойму, так как дети не возражали против моего присутствия при их разговорах, согласившись еще и ответить на некоторые вопросы.

– Не забудьте спросить их, – прошептала на ухо мне потрясенная своими внуками бабушка, преподаватель русской литературы, – что читают они и читают ли что-то вообще, кроме своего Интернета. Ведь Агнесса, Агнесса, – женщина будто бы поперхнулась словами, – уже даже забыла о Пушкине, Тургеневе, Гоголе… А мой внук Алексей уже просто считает: о каком Пушкине или Гоголе вообще может идти сейчас речь, когда век Кастанед и Сорокиных… И зачем читать им всем бумажные книги, когда время аудиокниг.

Да, действительно, в глазах этой воспитанной на старых интеллигентских традициях преподавательницы литературы такие дети казались если и не всадниками апокалипсиса, то по крайней мере персонажами постапокалипсиса – одного из жанров научной фантастики, описывающего жизнь в мире после какой-то глобальной катастрофы.

А глобальной катастрофой, скорее всего, для нее оказалась неординарность мышления ее собственных внуков, потому что она сравнивала их мышление со своим, зачатым уже более чем в полувековой давности, что по меркам летящего времени было, видимо, «до нашей эры». И даже с высоты своего интеллекта, а он был у нее, безусловно, если даже и не на пике Эвереста, то и не на холме, она не могла понять их «нескончаемый бред», к которому невольно прислушивалась, пригласив теперь также себе в компаньоны меня.