Желание исчезнуть - Константин Куприянов

Кузьма продолжил смеяться, схватил и стал трепать Борьку за густую шерсть, пёс принялся подлизываться, потом упал и начал кататься по земле, наслаждаясь хозяйской рукой.

– Ох, Борька, обалдели люди! Пенсии у них маленькие, – сквозь смех сказал Кузьма. – Я друзей от гусениц там отскребал и мамкам телеграммы сочинял, мол, «простите, что приходится вам сообщать… несмотря на Кишинёвские, ё-моё, переговоры о перемирии» … а вы тут мне про цены. Что же ты, дед!

– Кузьма, ты мне одно объясни, ладно? – мрачно сказал Петрович, когда тот вроде успокоился и лишь улыбался, покуривая.

– Чего?

– Вы там знали, зачем это? Ну ладно поначалу. Ты ушёл. Может, и были обстоятельства. У тебя какое-никакое военное образование, Херсонский котёл этот, надо было помогать… Наверное… Потом эта ваша осада Одессы, порыв души, да и заработок шёл – всё понятно. Но потом… Зачем? Деньги же не такие большие, как я понял? А кем ты стал за четыре года?.. Я же тебя помню…

– Э, дед, лихо ты. В самую суть решил залезть сразу, а? Сразу видно, ничего ты не понимаешь. «Зачем»… Там свой счёт. За ребят, за мирных, за русских. Все всё считают и, когда ты уже там, то просто так уйти нельзя. Не посчитавшись. Не мог же я так: «Хоп, контракт закончен, встал и пошёл». К тому же потом, когда котёл прорвали, то казалось быстро: завтра Одессу очистим, и всё – спета песня, можно поворачиваться, сам понимаешь куда. – Кузьма снова закурил, задумчиво глядя в черноту моря. – Говорю же – я бы не уехал. Ещё четверть города под украми – надо выжимать их. У них за спинами америкосы – так я бы и им прикурить дал с радостью. Но отряд мой… погиб. Можно было пойти в новый. Польку жалко стало. Много ран у меня. Мог уж не вернуться. А хотелось увериться, что она в порядке.

– Она не в порядке.

– Да? А смотрится здоровой. А что с ней? – Кузьма удивлённо повернулся к деду.

– Зажатая, молчит почти всегда. Думаешь, только с тобой такая? Не, у ней это… что-то в голове переключилось после матери. Я-то благодаря ней держусь кое-как, а ей на меня опираться трудно, старый же я. Ты бы поговорил с ней по-человечески, только не вздумай о кровище говорить, понял? Оставь это там, – дед кивнул в сторону чёрного, пенящегося моря.

– Я уж сам решу, оставлять мне или нет, – угрюмо ответил Кузьма. – А поговорить поговорю, конечно. Затем я и тут. А что, друзей у неё нет?

– Есть один друг. Я так думаю, поклонник. Максим звать.

– Что за Максим? Чей?

– Ходит к нам каждый день, почти живёт. Сегодня не пришёл, потому что в город ездил продавать, а так благодаря нему дом и не развалился.

– Да чей, я тебя спрашиваю?!

– Не знаю я! Издалека. Сказал, что с Кутаиса приехал. Тоже без родителей остался, но он постарше, двадцать ему вроде. Молчаливый тоже, но Полинку любит, я без слов это понимаю.

– Вот как.

– Ты чего, Кузьма, хмуришься? Единственный дочин друг.

– «Друг», ну-ну. А ничего, что ей четырнадцать, а ему двадцать, а?

– Пятнадцать ей, – поправил дед.

– Да ты чего, Петрович? Не понимаешь разве?! А если он того её, обрюхатит?!

– Ты, Кузьма, совсем что ли? У них это, воздушные отношения, да и тихая она больно для этого. Вряд ли они…

– Вряд ли! – прогремел Кузьма, поднялся. – Вот же ты уверенный!

Борька тоже подскочил и залился лаем. Правда, не сообразив, на кого следует лаять, он обратился в сторону сокрушающегося моря, которому была безразлична происходящая сцена.

– Сядь…

– Ты мне не командуй! Распустил девку! Ну-ка, где он?

– Ты чего, Кузьма, очнись? – дед с трудом поднялся. – Не слышишь, что ли? Он нам по хозяйству помогает. Почти как родной нам стал. Успокойся. Дом твой помогал чинить, пожар тушил, когда какие-то ублюдки подожгли той зимой. Ты знал об этом?

– Нет.

– Ну а откуда тебе знать? Бросил нас тут… Я-то уже не это. Извини, семьдесят лет. Не молодой мужик, чтобы и пахать, и сеять, как говорится. А он здоровый, крепкий…

– Ты мне зубы не заговаривай, – мрачно отрезал Кузьма. – Я уже понял, что он тебе нравится и заместо тебя тут впахивает. Но я с ним потолкую по душам. Где он?

– Не слышишь, что ли? Уехал в город.

– Не верю! На черта он с ночёвкой уехал? Где он там спать будет?

– Не знаю. В поле может поспать на обратном пути, сейчас тепло…

– Ясно. Всё мне ясно, Петрович. Распустил девку. В дом какого-то хрена пустил. Посмотрим, что он да как. Посмотрим… Борька, пошли!

Кузьма энергично направился обратно к дому. Пёс, так и не сообразив, что случилось, трусил следом и радостно махал хвостом – только он по-настоящему, беззаветно радовался, что хозяин дома.

– Ты не прав, – сказал вслед Петрович, но Кузьма не услышал.

Глава третья

Сначала Кузьма перерыл дом, включая Полинину комнату, в поисках Максима. Напугав дочь, он всё-таки уверился, что парня нигде нет. Тогда он сел в засаде на чердаке, перед незанавешенным окошком, откуда было видно большую часть участка от ворот до крыльца, и стал караулить. Пёс всё время тёрся рядом. Только когда они ворвались к Полине, он как бы почувствовал неловкость и немного задержался в дверях. «Ищи!» – закричал ему Кузьма, но Борька не понял, что надо искать, и запрыгнул к девочке на кровать и стал облизывать ей руки.

– Папа, мы его сюда не пускаем! Он же грязный, у меня блохи будут! – жалобно сказала Полина. – Уйди, Борька, уйди!

Но пёс уже привык быть в доме, а Кузьма рылся в шкафу, потом под столом, под кроватью. Потом сказал Полине, стараясь контролировать гнев:

– Спи. Завтра с тобой обсудим. И это, не хныкай, ты уже большая, тебе четырнадцать.

Она не стала спорить.

Кузьма привык не спать. Это было более обыденное состояние, в котором он жил ночи напролёт. Он почувствовал что-то очень знакомое и понятное, когда обстоятельства вновь сложились так, что надо бодрствовать и ждать приближения врага. Через полчаса к нему поднялся дед, пытался уговорить лечь, но он холодно ответил, не поворачивая головы:

– Уходи. С тобой тоже завтра.

Петрович поворчал, но ушёл. Кузьма замер под лунным лучом. Кожа его стала белой, зрачки чёрными, и он неподвижно сидел, наполовину спрятанный тенями комнаты, наполовину облитый полнолунием. Шумело море, колотилось сердце. Он слушал его и благодаря стуку мог не спать. В осаде было так: часами сидишь, ждёшь, высматриваешь врага. Конечно, под лучом сидеть нельзя. Но тут всё-таки гражданка, и хотя Кузьма чувствовал себя снова как накануне боя, он понимал, что прятаться от пацана не надо. Он смотрел на дорогу и ждал. За ночь мимо проехало три машины, потом один раз, уже под утро, очень-очень далеко прогремел грузовой состав, а вслед за ним, когда начало светать, – пассажирский, потом две электрички; к семи утра машины зачастили и поглотили поезда.