Жизнь и развлечения в средние века - Эжен Эмманюэль Виолле-ле-Дюк

Да и что на свете поэтичнее правды? Разве воображение поэтов и романистов рождало когда-либо зрелища более волнующие, чем события истории, те события, что разыгрываются у всех на глазах? Так почему бы художникам не попытаться запечатлеть на полотне, а драматургам — не вывести на сцене точное изображение истины взамен условного старого хлама, который, в наши дни пришел в негодность? Почему бы не попытаться: Да потому, что банальные представления и предрассудки в мире искусства имеют у нас силу закона, и даже лучшие умы предпочитают не бороться с ними, а подчиняться им. На современной сцене и в современных картинах зрители видят копии мебели конца XV в., зачастую дурно исполненные и неточные; из этого и приходят к выводу, что средневековая мебель была неудобна, диковинна, однообразна, тяжеловесна, что она не имеет ничего общего с телу к чему мы привыкли.

Карикатурная роскошь эпохи Людовика XIV едва ли согласуется с понятием современного комфорта; отсюда и логический вывод: «Если уж мебель эпохи Людовика XIV представляется нам неудобной и варварской, значит, при Карле VI и Карле VII она тем более была и варварской, и неудобной». Это все равно что сказать: «При Людовике XIV носили тяжелые парики — какие же неподъемные и неудобные были, наверное, парики при Людовике XI!» В действительности же затяжные религиозные войны конца XVI в. пагубно сказались на безупречной изысканности быта XIV и XV вв., на роскошном убранстве жилищ начала XVI в.: они были утрачены и забыты; а ведь какому-нибудь могущественному вассалу Карла VII показалась бы варварской и грубой мебель знатного вельможи эпохи Людовика XIII. Быть может, в царствование Людовика XIV людям жилось лучше, чем при Карле V, но сам Карл V и современные ему дворяне и буржуа, бесспорно, жили в лучших домах и с лучшей мебелью, чем вельможи и простолюдина в эпоху Великого короля.

Вовсе не рассчитывая, что точные сведения о быте и нравах средневековья прибавят таланта тем современным художникам, что бездарны от природы, мы все же убеждены, что материалы эти окажутся полезны человеку талантливому и владеющему секретами мастерства.

Эмманюэль Виолле-ле-Дюк

Привычки, нравы и обычаи каждого времени материально воплощены в мебели, утвари, одежде. Когда раскопки открыли нам Помпеи и Гекуланум, когда в богатых, погребениях нашли предметы обихода погибших цивилизаций Египта и Азии, Этрурии и Греции, мы понемногу начали познавать античность.

По надгробным надписям удалось точно определить взаимоотношения хозяев, рабов и вольноотпущенников. От той эпохи сохранилось слишком мало документов, и даже самые тонкие исследователи не смогли пока проникнуть в жизнь древних народов и полностью постичь ее материальную и духовную стороны.

Средние века непосредственно соприкасаются с нашим временем. Здесь все иначе: мы сохраняем большую часть традиций той эпохи; по многочисленным документам нам известны нравы и обычаи людей средневековья, которые во многом сохраняются и у нас. Архитектура и живопись средневековья еще существуют, а литература, оставленная поэтами, романистами и хронистами того времени — необъятна. Если мы не знаем средневековья, значит; мы не хотим его знать, не берем на себя труд вдумчиво и внимательно изучить накопленные веками богатства, от которых нас отделяют не годы, а предрассудки, тщательно культивируемые теми, кто процветает за счет невежества и живет им.

По нашему мнению, цивилизация — не что иное, как методично расклассифицированная коллекция предметов прошлого. Человек рождается без багажа знаний — как сегодня, так и во времена Ноя. То, чем он становится к двадцати пяти годам, — лишь концентрированный результат познаний, опыта и наблюдений, полученных усилиями двухсот поколений. Если по равнодушию, лени или самомнению кто-то пренебрегает частью этих богатств, в его восприятии мира неминуемо возникает пробел, становящийся серьезнейшей помехой правильному развитию цивилизованного человека. Это словно вырванная из книги страница, отсутствие которой мешает понять точный смысл текста и воспользоваться содержащейся в нем мудростью.

С некоторых пор, вследствие несчастий, жертвами и свидетелями которых мы были, многие серьезные умы поставили под сомнение способность общества совершенствоваться. Может быть, ранее несколько поторопились уверовать в подобное совершенствование, в то, что смягчить нравы и достигнуть прогресса можно с помощью либерального просвещения.

Исключительные результаты, с XVI в. достигнутые в точных науках, и материальный прогресс нашего времени создали иллюзию: мы поверили, что окончательно вступили в период мира, общественного братства, свободных дискуссий и что этот период завершится триумфом разума и клятвой верности правам человека... Все оказалось не так, и знаменитое изречение «Поскребите русского, и вы найдете татарина»,7 видоизменив, можно применить ко всем народам: «Поскребите человека, и вы найдете дикаря со скотскими инстинктами».

Для прогресса цивилизации и совершенствования человечества необходимо сочетание нескольких составляющих. Это — воспитание, просвещение и, как следствие, умение и привычка размышлять, т. е. судить не на основе предубеждений, а внимательно изучив факты. Правильное воспитание развивает чувство долга, которое — не что иное, как клятва верности человеческому достоинству. Просвещение учит судить обо всем только после тщательного изучения предмета.

Сколь бы варварским ни было средневековье, оно культивировало чувство долга, хотя бы из гордости. Сколь ограниченной ни была сумма знаний того времени, по крайней мере, она учила прежде размышлять и лишь затем действовать; и не было тогда язвы современного общества — самодовольства. А средневековье считают наивным! Жуанвиль — человек безусловно храбрый и всегда готовый рискнуть жизнью, — не прячется под личиной напускного презрения к опасности. он знает, сколь она велика, боится ее и тем большего уважения достоин за то, что ее не избегает На оставленных им блистательных страницах нет и следа тщеславия. оно было незнакомо средним векам — ведь в обществе того времени ничто не могло его провоцировать.

Тщеславие начало непрерывно развиваться во Франции со времен, когда двор утратил достоинство. Тщеславие заставляет забыть священные обязанности человека и прежде всего любовь к родине — это ярко выраженное чувство собственного достоинства всего народа. Начиная с XVII в. тщеславие заменило свойственную прежде феодальному дворянству гордость — порок, творящий великие дела и идущий рука об руку с добродетелью. У великих гордость сменяется слабостью, у малых — губительным и унизительным вожделением; тщеславие разлагает все.

Именно развив тщеславие в представителях всех классов, начиная с аристократии, деспотизм Людовика XIV сумел пустить во французском обществе столь глубокие корни, которые не смогли уничтожить ни без малого два прошедших века, ни революции.

Пусть средневековье — режим произвола, неправедный, во многих отношениях невыносимый; однако он не так унизителен, как абсолютная власть единственного и непогрешимого властелина, который покупает либо душит под позолотой то, что не может победить силой. Вся история средних веков — это вызов злу. Зло зачастую обладает огромной силой, но никогда не может затушить протеста. Угнетенный бывает побежден, предай, но не бывает покоренным. Средневековые нравы дают нам урок; и мы считаем его полезным.