Чертовка - Джим Томпсон

И он ринулся на меня.

Я отшагнул в сторону, размахнувшись бутылкой, словно битой, и едва не поскользнулся в грязи. Я вмазал Хендриксону поперек переносицы, его ноги разъехались, он повалился на землю, но успел зацепить меня правой рукой. Его кулак врезался мне в грудь под самым сердцем. И если бы я не уперся спиной в стену, то рухнул бы тоже.

На секунду я скрючился, хватая ртом воздух. Потом собрался с силами и поковылял туда, где лежал Хендриксон.

Он был в сознании, но бороться уже не мог. Незачем было пинать его в голову или снова колотить бутылкой. Я сгреб его за шиворот, подтащил к стене здания и усадил так, чтобы он был укрыт от дождя и чтобы на него случайно не наехала машина. Потом откупорил на ближайшем камне бутылку пива и сунул ему в руку.

Похоже, такого обращения он не ожидал. Или не привык к такому. Он поднял на меня взгляд побитой собаки. Охваченный внезапным порывом — а может, это было предчувствие, — я достал из кармана пять долларовых банкнот и бросил их ему на колени.

— Извини, что так вышло с работой, — сказал я. — Может, я помогу тебе найти другую… Хочешь? Сказать тебе, если узнаю о чем-то стоящем?

Хендриксон медленно кивнул, вытирая кровь под носом:

— Я хошу, та. Н-но… но пошему, Тиллон? Мисстер Тиллон. Пошему ты сначала сделал так, а потом ты…

— Не было выбора, — ответил я, пожав плечами. — Если фирма говорит, чтобы я вернул деньги, я должен вернуть. Ты сказал, что хочешь драться, и я стал драться. А когда я сам решаю… ну, ты же сам видишь — я с тобой как с братом, которого потерял и вновь обрел. Даю тебе наличные из собственного кармана, пытаюсь найти для тебя новую работу.

Пит сделал глоток, потом другой. Затем рыгнул и покачал головой.

— Эт-то плохо, — пробормотал он. — Пошему ты это сделал… мис-стер Тиллон? Такой кароший шеловек, зашем рапотал на плохих шеловек?

Я сказал ему, что он затронул важную тему: похоже, я такой хороший парень, что другие этим злоупотребляют. Посоветовал ему не принимать все это близко к сердцу и поспешил домой.

Ребра мои чертовски болели, к тому же Стейплз никак не шел у меня из головы. Но, несмотря на боль и беспокойство, я прямо-таки помирал со смеху… Ну и тип! Если люди будут и дальше говорить мне, что я хороший парень, я, того и гляди, начну им верить. И все-таки… да что же такого чертовски смешного? Над чем, черт подери, я смеялся?

Я никому не делал зла, если этого можно было избежать. Я давал многим людям поблажку, даже если в этом не было необходимости. Как сегодня, например; да, возьмем хоть сегодняшний день. Неплохо, а? Да, черт подери, лучше некуда! Сколько еще парней пожалели бы Мону и протянули бы руку парню, который пытался их убить?

Пит попал в самую точку. Дело было не во мне, а в работе. Если бы я знал, как от нее избавиться… Какое там — я даже не знал, как меня угораздило в нее ввязаться… Я…

Вот вы когда-нибудь думали о работе? То есть о том, как люди впрягаются в ту или иную лямку? Бывает, видишь, как кто-то стрижет собак, а кто-то ходит вдоль обочины с лопатой, сгребая лошадиный навоз. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься: почему бедолага этим занимается? С виду он вроде бы расторопный парень — не тупее прочих. Какого же черта он зарабатывает на жизнь таким образом?

Ты усмехаешься и смотришь на него свысока. Думаешь, что он псих, — ну, вы понимаете, о чем я, — или же напрочь лишен честолюбия. Но если хорошенько посмотришь на себя, то уже не будешь дивиться на этого парня… Руки и ноги у тебя на месте. Здоровье тоже в порядке, внешность что надо и честолюбие, — в общем, брат, все при тебе. Ты молод (думаю, тридцать лет — это еще молодость) и силен. Пусть ты не слишком образован, но знаешь множество людей, которые попадают наверх, проучившись и меньше твоего. И при всем, что имеется у тебя в наличии, ты немногого добился в жизни. И что-то тебе подсказывает, что уже вряд ли добьешься большего.

И хотя сейчас, конечно, ничего не изменить, ты не перестаешь надеяться.

Не перестаешь задавать себе вопросы…

…Может, ты был слишком честолюбив. Может, в этом вся штука. Делать карьеру сорок лет — от мальчика на побегушках до президента компании — это не для тебя. Тогда ты записался в бригаду, распространявшую журналы по обоим побережьям. Потом подвернулась хорошая возможность торговать щетками, — по крайней мере, она казалась хорошей. И ты занимался этим, пока не подворачивалось дельце, более выгодное с виду. А потом переключался на что-нибудь еще. Элитный кофе и чай, столовые приборы, грошовая страховка, купоны на печать фотографий, кладбищенские участки, чулки, травяные настойки и бог знает что еще. Ты клянчил деньги в пользу благотворительных организаций. Скупал старое золото. Потом опять возвращался к журналам, и щеткам, и кофе, и чаю. Ты неплохо зарабатывал — иногда по паре сотен в неделю. Но когда прикидывал, сколько заработано в среднем (бывали ведь и неудачные недели), выручка оказывалась не так уж велика. Пятьдесят или шестьдесят долларов в неделю… ну, может, семьдесят. Наверное, больше, чем можно было заработать на заправке или торгуя газировкой. Но за эти деньги приходилось из сил выбиваться, а в то же время ты как будто топтался на месте. Ты все еще был там, откуда начал. А ведь ты уже давно не мальчишка.

Тут ты приехал в какой-то городок, и на глаза тебе попалось объявление. Нужен человек для торговли на выезде и сбора долгов. Стоящее дело для трудолюбивого парня. И ты подумал: может, это как раз то, что нужно? Похоже, нормальная работа, да и городок вроде неплохой. И вот ты согласился на эту работу и бросил якорь в этом городе. Конечно же, и с работой, и с городом вышла промашка: они оказались ничем не лучше того, что ты знал прежде. Работа мерзкая. Город мерзкий. Ты себе мерзок. И с этим, черт возьми, ничего не поделаешь.

Все, что тебе остается, — делать свое дело, как остальные. Как тот парень, который стрижет собак, и тот парень, который убирает лошадиный навоз. И ненавидеть это. Ненавидеть себя.

И надеяться.

Мы жили в маленькой четырехкомнатной халупе на краю деловой части городка. Район не так чтобы первосортный — понимаете, о чем я? С одной стороны дома — свалка автомобилей, с другой — железнодорожная ветка. Впрочем, по нашему вкусу и этот район был неплох. Мы жили там точно так же, как жили бы в любом другом месте. Дворец ли, хижина ли — результат один. Даже если бы наше жилье и не было халупой, то вскоре оно ею стало бы.

Стоило нам только туда въехать.

Я вошел в дом, снял пальто и шляпу. Положил их на чемодан с образцами — по крайней мере, он был чистым — и огляделся. Пол не подметен. В пепельницах полно окурков. Повсюду раскиданы вчерашние газеты. А… черт возьми, все не слава богу. Только грязь и беспорядок, куда ни посмотри.

Кухонная раковина полна грязных тарелок; вся плита заставлена липкими, жирными сковородками. Похоже, Джойс только что поела и, конечно же, оставила масло и все прочее на столе. И вот теперь тараканы пировали вовсю. Они вообще прекрасно устроились у нас, эти тараканы. Им, черт подери, перепадало куда больше еды, чем мне.