День Праха - Жан-Кристоф Гранже

— Нет. В часовню.

— Прямо так сразу?

Ньеман кивнул и сел на пассажирское место.

— А мне сказали, что вас будет двое, — продолжала она, устраиваясь в водительском кресле.

— Ну вот, как видите, я приехал один.

Перед тем как включить зажигание, Стефани стала, изогнувшись, стаскивать с себя куртку. Ньеман углядел в распахнутом вороте блузки бретельку, а затем верх чашечки белого бюстгальтера, и у него закололо внизу живота так, словно туда воткнулся острый нож.

Чтобы отвлечься, он начал возиться со своим ремнем безопасности.

Пока Деснос выруливала со стоянки, а температура в салоне понижалась, Ньеман пришел к интересному выводу: как ни странно, он, закоренелый женоненавистник, никогда еще не встречал лучших сотрудников, чем женщины, — к примеру, Ивана Богданович, его нынешняя ассистентка, его маленькая славяночка, его рыжая белка…

Эта мысль так согрела ему сердце, что он смог завязать беседу спокойным тоном:

— Расскажите-ка мне о расследовании. На какой вы сейчас стадии?

— К сожалению, ничего нового. Посланники молчат, как воды в рот набрали. Осмотр места преступления ничем не помог, теперь вот ждем экспертов…

И Деснос пустилась в подробное описание общины, лишь бы не молчать.

В шестнадцатом веке анабаптисты, преследуемые в Швейцарии и в Германии, нашли прибежище в Эльзасе. Это были самые разные секты — гуттериты, меннониты, амиши[12], но одни только Посланники Господа остались здесь, на месте, полагая, что Господь сделал им драгоценный подарок — землю, рождавшую это уникальное вино.

В действительности этот участок, простиравшийся на триста гектаров, официально закрепил за ними в семнадцатом веке местный сеньор, тронутый их истовой верой. С того времени они постоянно жили здесь — простые люди в черно-белых одеждах, члены сообщества, которые с точностью метронома производили свой гевюрцтраминер и никому не давали отчета в своих делах.

Теперь машина шла в сторону долины Флориваль, где протекала река Лаух.

Ньеман уже проверил по карте: земли Обители находились в десятке километров к востоку от Бразона, у подножия Гран-Баллона, самой высокой вершины горного массива Вогезов.

Погода стояла прекрасная, Ньеман не мог этого отрицать, но солнечный день, уже клонившийся к вечеру, был ему совершенно безразличен.

— Расскажите мне об убийстве, — внезапно прервал он Стефани.

— А кто вам сказал, что это убийство?

— Я прочел, что подпорки, державшие свод, рухнули. В отчете говорится о саботаже.

— Пока в этом нет никакой уверенности.

— А когда будет?

— Неизвестно. Экспертов отозвали…

Ну, все ясно: расследование по-французски. После убийства прошла почти неделя, а они топчутся на месте, как ждут водопроводчика, стоя по щиколотку в воде.

Теперь Ньеман узнавал окружающую местность: они миновали горные склоны, окружавшие Гебвиллер[13], где производились многие знаменитые вина региона. Сколько раз он колесил по этим дорогам на велосипеде… В те времена о Посланниках говорили боязливым шепотом как о таинственном народе в странных одеждах.

Внезапно впереди показались изгороди, увешанные табличками с одними и теми же словами: «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ».

— Вот она — Обитель, — объяснила Деснос.

— Не слишком гостеприимно.

— Посланники никого не беспокоят и не хотят, со своей стороны, чтобы беспокоили их.

В голосе Стефани Ньеману послышалась агрессивная нотка, и он понял, на чьей она стороне.

— Почему они сначала отказались от вскрытия?

— Это противоречит их принципам. Они защищают физическую целостность человека. И поэтому отказываются также от переливания крови.

— В досье почти нет протоколов допроса свидетелей. Вы разве не опрашивали тех, кто живет по соседству?

— Да какое там соседство?! Часовня стоит рядом с территорией Обители, и все, к кому мы обращались, отказывались с нами говорить или отвечали уклончиво. И в любом случае не могли подписать протокол.

— Это еще почему?

— Христос сказал в Евангелии от Матфея: «Но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“, а что сверх этого, то от лукавого»[14]. И эти слова запрещают им давать клятвы.

Одно из двух: либо Деснос и в самом деле досконально изучила эту проблему, либо она была сторонницей Посланников.

— Расскажите мне о Самуэле. Я узнал из дела, что он был епископом секты.

— Он отправлял мессы, вот и все.

— Разве он не был их гуру?

— Единственный гуру, которого знают анабаптисты, — это Христос.

Деснос и впрямь прекрасно играла роль посредницы. Тем временем за окном машины мелькали нескончаемые виноградники, по-прежнему огороженные колючей проволокой с табличками «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ».

— Как, по вашему мнению, они отнеслись к смерти Самуэля?

— Со смирением. Им несвойственно причитать и жаловаться. В настоящее время их единственная забота — вовремя закончить сбор винограда, что бы ни случилось.

Ньеман, как типичный коп, невольно ассоциировал сбор винограда с мыслью об отборном вине и прибыли — богатствах, которые Посланники должны были накопить за долгие века.

— Я полагаю, что они также выше материальных соображений?

— Да, конечно. У них никто ничем не владеет. Виноделие управляется кооперативом, доходы идут в фонд Обители.

— А как у них с сексом?

Его спутницу явно возмутил его вопрос.

— Что вы имеете в виду?

— Не притворяйтесь ребенком. В Обители никогда не возникали проблемы на этой почве? Посягательство на малолетних? Жалобы на насилие?

— Нет.

Она ответила тихо, и в ее тоне явственно звучало разочарование. Как будто ей хотелось сказать: «Неужели это и есть великий парижский сыщик?»

Ньеман замолчал. Если в Обители не наблюдалось ни превышения власти, ни финансовых злоупотреблений, значит можно было заранее отбросить и преступления против нравственности, — в общем, с мотивом убийства дело обстояло плохо.