Игрушка Двуликого - Василий Горъ

– Злишься? Зря: они подарили нам жизнь и способность радоваться тому, что нас окружает. Увы, немногие из нас действительно ценят эти дары – мы живем либо прошлым, либо будущим, а о тех, кто нам дорог, вспоминаем только тогда, когда становится слишком поздно…

Внезапно понимаю, что она говорит не так, как обычно, – не подбирает слова, не задыхается через слово и не тянет окончания. Встревоженно вглядываюсь в ее глаза, пытаясь увидеть в них хотя бы намек на то, что ее устами говорят Боги, потом осторожно сжимаю ее руку, лежащую на одеяле, и… просыпаюсь…

Сердце колотилось часто-часто. Так, как будто я присел несколько сотен раз с человеком на плечах. Или взбежал на вершину Ан’гри. Сон не отпускал – перед моими глазами все еще белело изможденное лицо мамы, а в ушах звучали ее последние слова: «…мы живем либо прошлым, либо будущим, а о тех, кто нам дорог, вспоминаем только тогда, когда становится слишком поздно…»

Хотя нет, не звучали – они словно въедались мне в душу. И обостряли чувства, заставляя думать о настоящем.

Как? Да очень просто – в какой-то момент прошлое вдруг ухнуло куда-то далеко-далеко, а я почувствовал Мэй чуть ли не каждой пядью своего тела: ее волосы, щекочущие мое плечо, шею, лежащую на сгибе локтя, ладошку, покоящуюся у меня на груди, локоть, упирающийся в бок. А еще грудь, живот, бедро, голень.

Ощущения были… непривычными: в них был только Свет – радость, нежность, счастье. А вот Тьмы – страха за ее будущее, сомнений в правильности выбранного мною Пути и неуверенности в себе – не было совсем! Поэтому, повернувшись лицом к своей гард’эйт, я, не задумавшись ни на мгновение, легонечко прикоснулся губами к ее губам, дождался, пока она откроет глаза, и еле слышно прошептал:

– Как же здорово, что ты у меня есть…

…Да, страх так и не появился. И ощущения какой-то неправильности – тоже: я ЗНАЛ, что все, что я делаю, – правильно, что Мэй по-настоящему моя и что каждая минута промедления вырывает из оставшегося нам кусочка жизни что-то безумно важное. Поэтому, почти не думая, поцеловал ее в губы. Не прикоснулся, а именно поцеловал – так, как мечтал все время, пока заживали мои раны. И прервал поцелуй только тогда, когда почувствовал, что вот-вот задохнусь.

Отодвинулся. На одно коротенькое мгновение. Перевел дух, увидел ее пьяный от желания взгляд и припал губами к ее груди…

…Ее руки жили своей жизнью – то ласкали мои волосы, шею, плечи и спину подушечками пальцев, то легонечко царапали их же ноготками, то направляли мои губы туда, куда хотелось в этот момент. И эти до безумия чувственные прикосновения сводили меня с ума намного сильнее, чем мое желание.

Впрочем, нет, не так – сводили с ума не прикосновения, а эмоции, которые в это время испытывали мы оба: нежность, желание дарить радость и счастье от ощущения единения душ и тел.

Последнее было настолько сильным, что в какой-то момент я перестал понимать, где заканчиваюсь я и начинается она, и словно растворился в наших общих ощущениях: я чувствовал каждое ее движение, понимал, какие ласки доставляют ей самое сильное удовольствие, знал, чего и когда ей хочется, и отдавал, отдавал, отдавал.

Она делала то же самое – дарила мне тепло, нежность, ласку и себя – от восхитительно-мягких губ и до крошечных пальчиков на ногах. А еще с каждым мгновением все сильнее и сильнее прорастала в мою душу…

…В какой-то момент, почувствовав, что настолько переполнен счастьем, что вот-вот сойду с ума, я открыл глаза и понял, что лежу на спине поперек кровати, положив голову на живот Мэй, накручиваю на палец левой руки огненно-рыжую прядь и таю от прикосновений ее рук к своим волосам.

У меня тут же перехватило дух от безумного, ни с чем не сравнимого счастья, а с губ сорвался то ли всхлип, то ли стон:

– Мэ-э-эй…

– Я тебя люблю… – ласково прикоснувшись к шраму на моей щеке, выдохнула она. – И буду любить до последнего мига нашей жизни…

Удивительно, но даже в этот момент, подумав об ожидающем нас с ней Темном Посмертии и о жалких шести десятинах, оставшихся до ухода, я не почувствовал ни малейшего страха – вспомнил недавний сон и внезапно понял, как именно ДОЛЖНО звучать это предложение:

– И я буду любить тебя каждый миг из тех, которые нам остались…

Мэй оценила – вывернулась из-под меня, передвинулась так, чтобы видеть мои глаза, обняла за шею и утвердительно кивнула:

– Да, именно так: каждый миг. До последнего вздоха…

Потом вдруг обиженно выпятила нижнюю губу и сокрушенно вздохнула:

– Только кто нам даст? Из комнаты придется выходить… Хоть иногда…

…Вопреки моим опасениям, ощущение единения душ никуда не делось даже тогда, когда сарти начал просыпаться: стоило мне выбраться из кровати и начать разминаться, как Мэй оказалась рядом. И с явным удовольствием принялась повторять мои движения. Причем чувствовала некоторые ошибки раньше, чем я о них говорил! Чуть позже, когда она, приведя себя в порядок, заплетя магас и одевшись, принялась заваривать себе отвар ясноцвета[10], я стоял с ней рядом и с наслаждением вдыхал терпкий аромат засушенных корешков, понимая, что и зачем она делает!

Правда, для того, чтобы ощущения были острее, требовалось чувствовать ее тело – прикасаться к плечу, спине или бедру, зарываться носом в ее волосы или прижиматься щекой к щеке.

Видимо, она испытывала то же самое, так как, подогрев оставшееся с вечера мясо, уселась ко мне на здоровую ногу. И сообщила, что будет завтракать только так и никак иначе…

…Кормить друг друга, отвлекаясь на ласки и поцелуи, оказалось так здорово, что мы перестали следить за временем и пришли в себя только тогда, когда за дверью раздался визгливый голос гейри[11]Килии:

– Я говорю голосом дари[12]Иттиры! К вам можно?

Вскочив с моей ноги, Мэй кинула взгляд на все еще разобранную кровать и… спокойно пошла к двери. Даже не подумав прикрыть простыню, перемазанную кровью!

Я растерянно посмотрел ей вслед, вскочил на ноги, метнулся к одеялу и, скорее почувствовав, чем увидев жест, запрещающий ее прикрывать, послушно вернулся к столу.

Благодарно улыбнувшись, Мэй толкнула от себя створку, учтиво поздоровалась и сделала шаг в сторону, чтобы впустить Иттиру с помощницами внутрь.

Те вошли. Но вместо того, чтобы уставиться на кровать, вытаращились на Мэй!

Первой пришла в себя дари:

– Да минует его неназываемое, ро’иара![13]