У - Эрленд Лу

Норвегия должна быть отмечена на карте мира. Раз и навсегда. И, желательно, как можно скорее.

Я должен создать теорию. А затем доказать ее.

Вот чего нам не хватает.

Теории, из которой что-то должно воспоследовать. И блистательное доказательство.

Я хочу непременно сделать открытие. Что-то должно быть открыто.

Открыто мной.

Это было два года тому назад. Я тогда жил в Тронхейме и приехал домой навестить родителей. На Рождество мне подарили коньки. И увлекательную книжку. Я проглотил ее всю за одну ночь. Там рассказывалось, как Тур Хейердал с кучкой товарищей переплыл Тихий океан на бальсовом плоту. В плавании не обошлось без опасностей. Это было отважное приключение. Но они справились. И Хейердал доказал свою теорию о том, что полинезийцы, обитатели тихоокеанских островов, приплыли туда из Южной Америки. В незапамятные времена. Хейердал — самый знаменитый из всех ныне живущих норвежцев. Он знаменит, и он живет сейчас. По крайней мере, сейчас, когда пишется эта книга, он жив. Он — главный норвежец нынешнего столетия. Главный норвежец XX века. Его признали первым. Он плавал по многим морям. Он доказал то, что хотел. Его теории — спорные. Спорные и знаменитые. Когда-то Хейердал был молод. Он был такой же, как я. Был ли он похож на меня, когда ему было двадцать девять? Но ведь он, кажется, сделал больше, чем я, не только построил стену?

А я катаюсь на коньках по озеру Лианванн в лесу над Тронхеймом. Стоит погожий денек. Все искрится, морозец пощипывает. Лед сверкает голубизной. Сегодня ветрено. Ветер подхватывает меня и несет от одного берега до другого. Я возвращаюсь назад против ветра, поворачиваю и опять с ветерком мчусь через озеро. Все повторяется снова и снова. Я лечу без усилий. Под коньками монотонно звенит лед.

И тут я подумал: Хейердал пишет, что на Тихом океане доминируют ветры, дующие с востока на запад. От Южной Америки к архипелагам Полинезии. Ветер влияет на морские течения. Вот почему бальсовые плоты должны были дрейфовать в этом направлении. Но в древности, как известно, огромные пространства были покрыты льдом, так отчего же какие-нибудь отважные первобытные племена Южной Америки не могли пересечь Тихий океан по льду, перебравшись таким образом на острова Полинезии? Вероятно предположить, что у них были под рукой какие-то примитивные коньки. Так сказать, первобытные коньки. И вот они пустились в путь по ветру, как я сейчас, и, проехав тысячи километров, очутились в виду Полинезийских островов.

Мне показалось, моя теория выглядит не хуже других. Я снимаю коньки, надеваю ботинки, прячу коньки в мешок и отправляюсь домой в восторге от своей новой теории. Я читал, что некоторые открытия появлялись случайно. Зачастую, когда человек думал совсем не о том. Как это произошло сейчас со мной: я отправился покататься на коньках на озере Лианванн, памятное мне с детства как место, куда я ходил купаться. Ни о чем таком особенном я не думал. А в результате что? Откуда ни возьмись, мне вдруг в голову стукнула идея, которая, может быть, откроет новые горизонты в науке! Это вовсе не значит, что теория Хейердала чем-то нехороша. Напротив! Ведь моя — просто ее оборотная сторона. Хейердал исходил из своей теории, а я буду исходить из своей. Могли же другие мореплаватели впоследствии, когда лед уже стаял, отправиться в плавание на бальсовых плотах! В этом нет ничего невероятного. Тем более что им было кого проведать за океаном. Устные легенды о путешественниках, отправившихся в путь на коньках, по всей очевидности, многие годы передавались из уст в уста, и в конце концов люди захотели повидать своих предков и узнать, как сложилась их дальнейшая судьба. Так чего же тут странного, если они решили построить плот? Ровным счетом ничего! По-видимому, одно логично следует из другого.

Продолжая свои размышления, я подумал: итак, когда они, надев свои примитивные коньки, отправились, подгоняемые попутным ветром, на запад, их путешествие, неизбежно растянувшееся на несколько месяцев, постоянно сопровождалось монотонными звуками скользящих полозьев (здесь я основываюсь на предположении, что они уже пользовались железом), а значит, учитывая, что они явно были люди неунывающие, не следует ли нам сделать вывод, что эти звуки должны были приобрести в их сознании особенное значение? Вероятно, эти звуки нашли отражение в их песнях, а потомки переселенцев разыгрывали примитивные драматические представления, которые должны были поведать следующим поколениям историю долгого, монотонного пути по ледяному покрову океана. Я совершенно уверен, что звуки, напоминающие звон скользящих коньков, сохраняются в полинезийской музыке до наших дней. Эта черта, несомненно, чрезвычайно характерна для их музыки. Надо поскорей сбегать в библиотеку и там проверить. Я должен отыскать характерную мелодию, возникшую из звука коньков, разрезающих лед!

Но почему же тогда никто не обнаружил остатки этих коньков, спросите вы меня! И почему никем еще не отмечено, что эти характерные мелодии навеяны звоном скользящих коньков? Разумеется, я понимаю, у моей теории появятся противники. А как же! Иначе и быть не может. Но у меня заранее готов ответ. И не один, а несколько. Во-первых, я исхожу из того, что в Полинезии влажный климат. Железо его не выдерживает. Оно проржавело и рассыпалось. Задолго до нашего времени. Во-вторых — что, пожалуй, наиболее вероятно, — отважные пионеры, завидев землю и достигнув лагун и коралловых рифов, которые в те времена были покрыты льдом, поступили самым естественным образом, сбросив коньки и оставив их на льду. Они вышли на берег, построили хижины, отогрелись и колонизовали острова. День за днем незаметно текло время. Пока они устраивались, им хватало забот, так что они даже не вспоминали о брошенных на льду коньках, и коньки так и провалялись на льду многие годы, пока климат не потеплел и лед не растаял. Тогда коньки ушли под воду и опустились на морское дно. Вероятно, они так и лежат там по сей день. Может быть, обросли кораллами. И ракушками. Я мысленно вижу, как они там лежат. Очевидно, их теперь нелегко найти, если не знаешь, что искать. Тут требуется наметанный глаз.

А мелодии никогда не связывали со звуком коньков просто потому, что никто не догадывался, к чему надо прислушиваться. Многих, наверное, поражали какие-то неожиданные звуки в старинных фольклорных мелодиях, но никто не додумывал эту мысль до конца. Очевидно, я первый ее уловил. Я — медиум, улавливающий новые идеи! По счастью, мне свойственно богатое ассоциативное мышление! Надо же, и откуда что берется!

Когда я найду коньки, теория в основном будет доказана.

Тут мама ее развенчала. Но не до конца.

Вернувшись домой, я изложил маме свою теорию. Лицо ее, как я заметил, приняло несколько скептическое выражение. Она сказала, что ей вроде бы не доводилось слышать про оледенение Южного полушария. Но ведь с тех пор, как мама учила в школе географию, минуло довольно-таки много времени, возразил я, и она согласилась со мной, что не очень уверена в своих познаниях. «А вдруг! — говорю я. — Вдруг моя теория имеет под собой твердую почву. Ведь это же было бы величайшим открытием». Мама со мной согласилась. Нельзя во всем полагаться на общепринятые мнения, говорит мама. Тут я понял, что она тревожится за меня — а вдруг я ошибся. Она испугалась за сына, как бы его не подняли на смех! А какая же мать не боится за своего сына!