РЕФЕРЕНС. Часть вторая: ’Дорога к цвету’ - Павел Сергеевич Иевлев

— Милые сельские нравы, — оценил я. — Люблю патриархальную общинность.

— Так ты колдун или нет?

— Давай для простоты считать, что да.

Хотя на сей момент мои магические способности ограничены, я ещё могу разразиться парой фаерболов модели Ф-1. Надёжное, проверенное колдунство.

— Хорошо, что ты колдун, — сказала девочка, терпеливо дожидаясь, пока я отдышусь после очередного подъёма. — Ты можешь жениться на маме.

— Чего? — поразился я.

— Ну, ты колдун, она колдунья, тебе можно. Женись, а? Ты старый, скоро умрёшь, она будет вдова.

— А сейчас она кто?

— Иблисова шлюха.

— И зачем мне жениться на иблисовой шлюхе? — спросил я удивлённо.

— Но ты же старый, какая тебе разница? А мы за тобой будем ухаживать, пока ты не помрёшь. Ты, вон, еле ходишь, кто тебе еду приготовит? Кто хворост для очага принесёт? Кто подоит козу? Соглашайся, мама хорошо готовит.

— Спасибо за честное предложение, добрая девочка. Но у меня нет козы.

— У мамы есть. Три. Одна, правда, совсем старая, как ты, но две доятся.

— Вижу, она завидная невеста, — кивнул я, — но я ещё слишком молод для такого серьёзного шага.

— Молод? — засмеялась девочка. — Да ты самый старый человек, которого я видела! Я думала, таких не бывает! Смотри, так и умрёшь без всякой пользы.

— Я обдумаю твоё предложение, — сказал я максимально серьёзным тоном.

Надо же, матримониально востребован. Опять же, три козы — это вам не иблис пёрнул. Путь даже одна старая, как я.

Когда показался посёлок, мы с Нагмой уже еле ноги волочим. Километров пятнадцать, наверное, вряд ли больше — но вверх-вниз, дорога каменистая, воздух разреженный. При этом я старый, а у неё «ножки коротенькие». Уселись на камушек передохнуть и оглядеться.

Кыштак лежит чуть ниже, виден не весь, но то, что видно, выглядит очень кыштачно. Домики из камней и глины с плоскими крышами, лепятся друг к другу, лезут ярусами на склон. Посёлок обнесён глинобитной стеной, такими же стенами разбит на участки, где возделаны небольшие огородики. Бродят куры и козы, кое-где бараны в загонах, бегают дети, женщины с кувшинами выстроились в очередь к колодцу. Нет, окулиста я тут вряд ли найду…

— А где все мужчины? — спросил я Нагму.

— Наверное, на площади. Видно её в твою гляделку?

Я разглядываю посёлок в трёхкратный монокуляр, но вижу только несколько спин. Остальное загорожено стеной.

— Отдохнула? — девочка кивает. — Пойдём, посмотрим, чем тут народ дышит.

Народ дышит в основном запахами навоза, горелого жира и тлеющего кизяка. Женщины, увидев меня, порскнули от колодца, как воробьи из лужи. Некоторые даже кувшины побросали.

— Трусихи! — гордо сказала Нагма. — Думают, что ты иблис.

Я в шлеме, тактических очках, камуфляже и бронике с разгрузкой. Выгляжу страшнее, чем есть, но на иблиса не очень похож. Впрочем, откуда мне знать, как должен выглядеть иблис?

Мужчины в широких штанах, грубых сандалиях на босу ногу, длинных рубахах и грязных халатах поверх, сплошь бородаты и тюрбанированы. Некоторые держат в руках ружья весьма антикварного вида, но большинство безоружны. Нас они не видят — все внимание в центр площади.

— Кто первый кинет в меня камень, у того сгниёт его поганый член! — доносится оттуда бодрым женским голосом. — Его сыновья станут женщинами, и их будут ебать ослы!

Это не очень похоже на проповедь мира и ненасилия, но голос кажется знакомым.

Анахита стоит босая, растрёпанная, в одной длинной нижней рубахе с оторванным рукавом. Её неумело, но старательно привязали толстой верёвкой к столбу. Руки расцарапаны, покрыты потёками крови, на лице несколько ссадин и синяков, но на вид ничего серьёзного. Жить будет.

— Так, что за нахер? — спросил я в пространство, но никто не обратил внимания.

Видимо были заняты внутренней борьбой — желания залепить ей камнем в лоб и опасений насчёт члена и ослов.

Достал из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Акустика в горах хорошая, вышло громко. Бородачи повернулись ко мне, выпучили глаза и стали резво отступать к краям площади.

— Эй, пожиратели ослиного навоза! А я говорила, что владетель придёт за мной! — завопила Анахита. — Это я вызвала его своим колдовством!

Один бородач навёл на меня винтажный карамультук — не то капсюльный, не то даже кремнёвый, с моим нынешним зрением не понять, — но я наставил ему в лоб пистолет и сказал:

— Даже, блядь, не думай. Будешь мозги с забора соскребать.

Моджахед оказался разумный, и ружбайку свою опустил.

— Что тут, нахрен, творится, селяне? — повторил я свой вопрос.

Все молчат, глядя на меня с откровенной опаской.

— Так, кто тут главный смотрящий? Два шага вперёд.

— Эй, Абдулбаки! — закричала Анахита. — Не прячься, я тебе вижу! Выходи, козий выпердыш! Давай! Вперёд!

Бородач в нарядном, хотя и засаленном халате нехотя, озираясь на женщину, подошёл поближе.

— Так, ты председатель этого колхоза? — спросил я строго.

— Я глава совета старейшин кыштака, — ответил он не очень уверенно.

— Вы пошто бабу к столбу привязали, лишенцы?

— Она не женщина, она бача-пош. И ведьма. А привязали, чтобы её Багха ночью съел. Багхе её проклятия, небось, нипочём. А если и сдохнет — так слава Аллаху. И дочь её привяжем, иблисова выблядка.

Нагма тут же спряталась за меня.

— А кто вам разрешил? — спросил я.

Бородач уставился на меня с непониманием.

— Кто вам, долбодятлам, разрешил мою ведьму трогать? Клятву забыл, борода козлиная? — заявил я наугад.

— Про ведьму в клятве ничего не было, — забормотал тот неуверенно. — Что имущество владетелей священно перед Аллахом было, и что в благодарность за спасение наш народ обязан дать всё, что владетель потребует… Ни слова про ведьму!

— Так вот, это моя личная ведьма! Священное моё, глядь, имущество! И я её требую прямо сейчас! А ну, отвязали, бегом!

— Так не можем! Кто коснётся, будет проклят!

— А как же вы её тогда привязали?

— Они женщин заставили, трусливые твари! — крикнула Анахита. — Собственных жён не пожалели!

— Женщинам ведьмины проклятия не страшны, — заявил бородач. — Кроме того, жену всегда можно