Письма к утраченной - Иона Грей

– Какое прелестное платье! – воскликнула Лиллиан и, отстранившись от Стеллы, оглядела ее с головы до ног. – Вы сами его сшили, милочка? Если так, значит, вы отличная модистка.

– Это платье одной леди из нашего прихода. Для меня его перешивали в дамском рукодельном кружке.

– Неужели? Что же вы мне не сказали – я бы отдала вам свое платье, от «Хартнелла»[1]. Оно обошлось в целое состояние, а теперь прозябает на чердаке. Если бы я знала, что вам нужно подвенечное платье, милочка Стелла, я бы не поленилась, вернула свое из чердачной ссылки.

Щедрое предложение; но, поскольку оно запоздало на три месяца, Стелла не нашлась что ответить.

Впрочем, Лиллиан Торн нимало не смутилась и продолжила атаку:

– И букет очаровательный, милочка Стелла. Правда, не мешало бы его спрыснуть.

Стелла бросила взгляд на цветы. Лиллиан была права. Розы – прелестные, старомодные чайные розы, с гордостью и затяжными церемониями пожертвованные Альфом Броутоном с единственного в его саду розового куста (остальные кусты давно уступили место грядам брюссельской капусты и картофеля), действительно завяли. Стелле вспомнились розы в саду Лиллиан, в Доркинге, такие же крепкие и безукоризненные, как хозяйка. Комплимент на самом деле был дамской шпилькой, притом куда острее розовых шипов.

– И не только букет, – пробормотал Роджер Торн, нетерпеливо поглядывая на Альфа, который за импровизированной барной стойкой распоряжался бутылками портера и лимонада. Мистеру Торну каким-то образом удалось добыть целый ящик шампанского, но до него у Альфа Броутона дело пока не дошло. Жители Кингс-Оук не привыкли к подобной роскоши, и Альф, практичный приверженец портера, едва ли представлял, как открывается шампанское.

Стелла выбрала лимонад. Беседа со свекровью требовала максимальной осторожности – совсем как рейд по морю, где полно немецких мин. «Дело не в тебе, а во мне», – лаконично выразился Чарлз, глядя не на Стеллу, а в окно поезда. Они возвращались из Доркинга. Родители никогда его не понимали, продолжил Чарлз. Схватились за сердце, едва он объявил, что намерен посвятить жизнь Богу. Они, видите ли, обеспечили ему место в отцовском бизнесе. Стеллу пронзила острая жалость к Чарлзу. Да, она ничего не смыслит в семейной жизни, но скоро они поженятся. Они построят собственную семью, и Чарлз станет центром этой семьи, и исцелится пониманием Стеллы, и утешится ее любовью. Потому что в сердце Стеллы – целые пласты нерастраченной любви.

– А где Чарлз? – с раздражением вопросила Лиллиан, словно прочитав мысли юной невестки. – Я с ним еще слова не сказала.

«Не вы одна», – подумала Стелла.

В зале было людно, те, кто не утруждал себя посещениями службы, явились бесплатно поесть. Почти всех этих людей Стелла видела впервые. Слава богу, здесь Нэнси, в бледно-голубом атласе, который плохо сочетается с сигаретой. Словно сошла со страниц «Пикчер пост»[2]. Этакая старлетка за кулисами. А Чарлза в зале нет. Краем глаза Стелла уловила некое движение во дворе.

– Вот же он, с Питером!

Питер Андервуд, шафер, друг Чарлза еще со времен семинарии, ныне – викарий в крохотном приходе Дорсета. Чарлз много о нем говорил, но прежде Стелла не встречалась с Питером Андервудом. Восторженный тон жениха рисовал в ее воображении фигуру внушительную, харизматичную – а взору предстал тщедушный циник с землистым лицом и совиными глазами. Впечатление усугубляли очки.

– Ему следует быть здесь, – процедила Лиллиан. – Ему следует принимать поздравления вместе с молодой женой.

По крайней мере одна точка соприкосновения со свекровью нашлась.

– Пойду позову его, – сказал Роджер Торн, словно радуясь поводу скрыться. – Почти все съедено. Пора бы и к речам приступить, не так ли, дорогая?

Мисс Бёрч первой поднялась на подиум по шатким ступенькам, многозначительно кашлянула, призывая к тишине. Стеллу посетило дежавю столь сильное, что, бросив взгляд вниз, она крайне удивилась. Вместо белых кружев миссис Уилкинс новобрачная искренне ожидала увидеть темно-зеленый школьный передник.

– Мне выпала большая честь выступить по столь радостному поводу. Воспользуюсь случаем прилюдно похвалить новоиспеченную миссис Торн, – начала мисс Бёрч своим хорошо поставленным голосом и сразу же сорвала волну аплодисментов. – Стелла была гордостью Вудхиллской школы. Когда преподобному Торну понадобилась экономка, я, ни минуты не колеблясь, предложила кандидатуру Стеллы Холланд. Разумеется, я и не подозревала, что устраиваю не только быт нашего викария, но и его личное счастье. Поистине я на время стала Купидоном. – Суровые черты мисс Бёрч смягчила игривая улыбка. – Шли месяцы. Приходской дом сделался уютнее и теплее, а заодно оттаяло и сердце преподобного Торна!

Все взоры обратились на Стеллу, из многих ртов вырвалось «ах!», словно при очередной вспышке фейерверка, и разнеслось эхом под церковными сводами. Стелла густо покраснела.

– Качества, за которые Стеллу так любили в Вудхиллской школе – а именно доброта, расторопность, оптимизм, искренность и терпение, – без сомнения, помогут ей стать превосходной женой викария, – продолжала мисс Бёрч.

Стелле хотелось спрятаться за кружевной вуалью, которую она сняла после венчания. Или за плечом Чарлза. Увы, Чарлз в компании Питера Андервуда стоял поодаль от молодой жены. Случайно Стелла взглянула на Нэнси. Та закатывала глаза и гримасничала, и Стелле стало чуточку легче.

– Желаю преподобному и миссис Торн наслаждаться каждой минутой совместной жизни. Да не омрачится их счастье проклятой войной, да благословит их Господь сыновьями и дочерьми! – заключила мисс Бёрч тем же торжественным тоном, каким в школе призывала исполнить очередной псалом. – Давайте поднимем бокалы за счастливую чету! За здоровье новобрачных!

Поскольку добытое Роджером Торном шампанское оставалось под столом, за здоровье молодых пили пиво и лимонад, или же, в случае с родителями жениха и доктором Уолшем, вообще ничего не пили.

Чарлз поднялся на подиум, занял место, которое освободила мисс Бёрч.

Стелла обожала слушать Чарлза. Уже будучи с ним помолвлена, она по воскресеньям усаживалась в боковом ряду церкви Святого Криспина и обращалась в слух. Нечто в голосе, в интонациях жениха вызывало тайное, почти стыдное волнение. Церковь казалась таинственной и гулкой, как пещера, сам Чарлз – высшим, свободным от земной пошлости существом, рыцарем без страха и упрека, архангелом. Странно, что сейчас вдохновенное красноречие, с каким он читал воскресные проповеди, подвело Чарлза: он еле-еле выдавил слова благодарности мисс Бёрч. Далее голос его окреп – ответственность за женитьбу Чарлз все с большей уверенностью принялся перелагать с мисс Бёрч на Господа Бога.