Игра в классики на незнакомых планетах - Ина Голдин

Они стояли, распрямившись, подняв головы, взгляды устремлены за стяг, дальше, в еще не покоренный космос. Такие красивые. Сильные. Земляне.

* * *

Шивон повернулась и пошла прочь.

* * *

– Доктор Маклауд? – зазвучало у нее в шлеме. – Куда вы?

Шивон уходила. Дальше и дальше, по траве, которая стала теперь зеленой.

«Маассах эр ваурин кие…»

Зеленая трава; серое море; дом мистера Киллани с покосившейся оградой.

Вначале было Слово…

Так легко изменить этот мир. Стоит всего лишь иметь хорошее произношение и – как раньше говорили на курсах? – навыки разговорного языка… Так легко изменить его – зеленая трава, изогнутые как надо континенты, Нью-Даблин, Нувель-Пари, Нью-Аризона…

Все знают, зачем нужна наша комиссия.

Маяк – красные огни в новом море, и там где-то – свеже-зеленая Статуя Свободы.

И трупы тех, кто боялся разговаривать с планетой. Так экономно, ни бомб, ни ракет, просто пара слов. Земляне уже давно не боятся творить. Не боятся Бога.

– Вернитесь, доктор Маклауд!

И Слово было у Бога. А теперь оно у них – у нее, у кучки молодых американских бойцов, которых она учила разговаривать. И Его здесь нет. Им придется решать самим. Серое море, сухой, взбитый, как сливки, песок, вдоль волн бегут две девочки, окликают друг друга, хохочут. Вроде бы такое простое решение. «Я знаю, как сказать “моя сестра жива”, – подумала она. – Я знаю. Неизвестно, что получится, но с экспериментами никогда не знаешь, правда?»

– Я приказываю вам немедленно вернуться на катер!

Встревоженный голос Лорана:

– Siobhan, tu reviens tout de suite, ce n’est plus une blague, tu m’entends[2]?

Шивон уходила в лес, который не был по-настоящему лесом, но мог им стать, если приложить определенные языковые усилия. Она сняла шлем, бросила его на землю. Села.

По образу и подобию своему…

Шивон Ни Леоч прислонила руку к глазам и поглядела туда, где остался катер.

Так попомни мой совет,

Ничего для нас здесь нет,

И хочу домой я в добрый старый Дублин…

– И хал ззe кие, – сказала она. – И хал ззеанна кие.

«Нас тут не было. Нас тут нет».

Подул ветер. Пробежал по траве, пробрался по кронам деревьев. Утих.

Никто не разговаривал.

Интерлюдия

Суета творилась на корабле «Джон Гринберг», приписанном к Лингвистической комиссии, хоть каждый и старался скрыть нетерпение пальцев на компьютерных клавишах, дрожание голоса на таких знакомых и давно уже вышедших из употребления топонимах: Париж, Баллинора, Новосибирск…

Корабль «Джон Гринберг» направлялся к Земле.

Списывают на Землю, шутили ветераны. Как рухлядь.

На «Гринберг» переводили тех, кто навсегда возвращался на Землю: отслуживших свое ученых и техников, которым сил уже не хватало обманывать; устаревшее оборудование, еще двадцать земных лет назад бывшее суперсовременным.

«Я бы тоже могла вернуться», – думала Шивон.

Самое время.

В памяти моей очень много светлых дней,

Пролетевших в городке, что был мной так любим,

Где играл я в футбол с ребятней из разных школ

И смеялся сквозь чад и сквозь дым[3].

– Что это? – спросил Лоран.

– Песня, – ответила Шивон.

– Я понимаю, – сказал он. Он и другое, верно, понимал: отчего с приближением к Земле они становятся все более нервными, вспоминают такую вот ерунду вроде старых песен, которые теперь уже не найдешь ни в какой записи. Тянешься к старым воспоминаниям, запыленным, поросшим плесенью.

– Тебе снятся сны? – спросила она Лорана – доктора Дюпре, работы которого разлетелись по всему космосу еще до того, как «Гринберг» начал плавание.

– Вроде того, как мы высаживаемся на Землю – а там ничего нет?

– Ага. Все сожжено. Еще одна мировая война – а мы и не знали. Или что-нибудь похуже…

– Или еще; мы прилетаем, а там все как было, еще до первого полета. В точности. Только мы-то понимаем, что так быть не может…

Лоран знал, что она чувствует. Сейчас он был ей братом; таким же подростком. Ей казалось, что, стоит им прибыть на Землю, как все то время, что они провели в космосе, аннулируется; они снова превратятся в молодых стажеров, со зрачками, расширенными от надежды.

Только когда это было? Теперь ей кажется – сколько она себя помнит, всегда вокруг гудел Космос. Этого гула не слышно в огромных коридорах и кают-компаниях корабля, но стоит выйти на мостик или хотя бы закрыть глаза – и Пространство дышит тебе в лицо.

Она вздохнула:

– А мне все кажется, что я приеду и там все еще будет две Ирландии…

– Две Ирландии? Господи, чего тебе не хватает? Ты еще вспомни эти дикие войны, стены между кварталами, баррикады… что ты мне еще рассказывала? Вертолеты?

– И классики, – пробормотала Шивон.

Белые квадраты со старательно прорисованными цифрами, мелом – на границе двух кварталов.

Как на планете Гу.

На жаргоне миротворцев планетка называлась Ольстером.

Юмористы. Подписывая лингвисту Шивон Ни Леоч направление в Таукит, ответственный за миссию спросил, уж не боится ли она. С издевкой спросил.

– Я не боюсь, – ответила Шивон. От нее пахло космосом, и начальника это раздражало.

Много земных лет назад она удрала в пространство, как подросток удирает из дома. Но она уже больше не подросток. Раньше это показалось бы ей романтикой – нестись в далекую констелляцию, ГСА в зубы, улаживать чужую войну.

– Я удивляюсь. Зачем им вообще понадобился язык? Они с гуудху не разговаривают. Они их отстреливают.

– Давайте спишем на стресс это крайне неполиткорректное высказывание о Миротворческом корпусе, – сказал начальник.

– Давайте, – согласилась Шивон, – спишем.

– Уж вы-то должны понимать, доктор Маклауд.

– Ага. – Шивон выпрямилась. – Вот с этого бы и начали. Я должна понимать?

Тот ответил, что проблема ей знакома; она-де будет лучше ориентироваться в ситуации:

– Ваша семья была напрямую задействована в некоторых… акциях на территории бывшей Северной Ирландии. И ваш отец…