Вечера княжны Джавахи - Лидия Чарская

Он сначала не понял, что я у него спрашиваю. Но разобрав, в чем дело, весело и громко рассмеялся своим громким, густым, басистым голосом.

— Так вот оно что, — добродушно произнес он, — тебе орденов и звезду захотелось? Ну, ордена и звезду я дома не надеваю, девочка. Уж извини, они у меня в комоде лежат до поры до времени… А будешь умницей и скучать у нас не станешь — я тебе их тогда и покажу в награду…

И, наклонившись ко мне, он поднял меня на воздух и крепко поцеловал в обе щеки.

Мне сразу понравился дядя. Он был такой ласковый, добрый, что невольно тянуло к нему. К тому же он доводился родным братом покойной мамочке, и это еще более сблизило меня с ним. Я готова была уже броситься ему на шею и расцеловать его милое, улыбающееся лицо, как внезапно надо мною раздался неприятный, шипящий голос моего нового неожиданного врага — Матильды Францевны.

— Не очень-то ее ласкайте, Herr General (господин генерал), она очень гадкая девочка, — заговорила Матильда Францевна. — Всего только полчаса как у вас в доме, а уже успела наделать много дурного.

И тут же своим противным, шипящим голосом Матильда Францевна пересказала все то, что случилось до прихода дяди и тети. Дети подтвердили ее слова. И никто из них не сказал, почему все это так случилось и кто настоящий виновник всех происшедших бед. Во всем оказалась виновата только Лена, одна только Лена…

«Бедная Лена!.. Мамочка, зачем ты покинула меня?»

По мере того как немка рассказывала, все сумрачнее и печальнее становилось лицо дяди, и тем строже и холоднее смотрели на меня глаза тети Нелли, его жены. Осколки разбитой вазы и следы на паркете от мокрых калош вместе с растерзанным видом Толи — все это далеко не говорило в мою пользу.

Когда Матильда Францевна кончила, тетя Нелли строго нахмурилась и сказала:

— Ты будешь непременно наказана в следующий раз, если позволишь себе что-либо подобное.

Дядя посмотрел на меня грустными глазами и заметил:

— Твоя мама в детстве была кротка и послушна, Лена. Мне жаль, что ты так мало похожа на нее…

Я готова была заплакать от обиды и горечи, готова была броситься на шею дяде и рассказать ему, что все это неправда, что меня обидели совершенно незаслуженно и что я далеко не так виновата, как объяснили ему сейчас. Но слезы душили меня, и я не могла выговорить ни слова. Да и к чему было говорить! Мне бы все равно не поверили…

Как раз в эту минуту на пороге залы появился лакей в белых перчатках, с салфеткою в руках и доложил, что кушать подано.

— Иди сними с себя верхнюю одежду и вымой руки да пригладь волосы, — приказала мне суровым, строгим голосом тетя Нелли. — Ниночка проводит тебя.

Ниночка с неохотой оторвалась от матери, которая стояла обнявшись со своей любимицей. Сказав мне сухо «пойдемте», она повела меня куда-то целым рядом светлых, красиво убранных комнат.

В просторной детской, где стояли три совершенно одинаково убранные кроватки, она подвела меня к изящному мраморному умывальнику.

Пока я мыла руки и тщательно обтирала их полотенцем, Ниночка разглядывала меня очень подробно, наклонив немного в сторону свою белокурую головку.

Думая, что она хочет заговорить со мною, но стесняется, я ободряюще улыбнулась ей.

Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.

Я поняла по этому движению девочки, что она сердится на меня за что-то, и решила оставить ее в покое.

Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.

Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мною и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.

Подле меня оказался еще один незанятый прибор. Этот прибор невольно привлек мое внимание.

«Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?» — подумала я.

И как бы в подтверждение моих мыслей дядя взглянул на пустой прибор недовольными глазами и спросил у тети:

— Опять наказана? Да?

— Должно быть! — пожала та плечами.

Дядя хотел еще спросить что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала себе уши, а Матильда Францевна на целые пол-аршина подпрыгнула на стуле.

— Отвратительная девчонка! Сколько раз ей сказано не трезвонить так! — произнесла тетя сердитым голосом и обернулась к дверям.

Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая безобразная фигурка с приподнятыми плечами и длинным бледным лицом. Лицо было такое же безобразное, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком, упрямом лбу. Единственно, что было красиво в этом недетски суровом и недобром старообразном личике, — так это одни глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на худеньком бледном лице.

Когда девочка повернулась немного, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами.

Бедная, бедная девочка! Так вот почему у нее такое измученное бледное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!

Мне стало до слез жалко ее. Покойная мамочка учила меня постоянно любить и жалеть калек, обиженных судьбою. Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере, Матильда Францевна окинула ее с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:

— Опять изволили быть наказаны?

А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:

— Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Когда-нибудь оборвешь звонок. Злючка!

Я взглянула на горбунью. Я была уверена, что она покраснеет, смутится, что на глаза ее набегут слезы. Но ничуть не бывало! Она с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и чмокнула его кое-как в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. Меня как бы не заметила совсем.

— Жюли! — обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мною. — Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.

Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который она принялась было с большою жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.

Господи! Что за глаза это были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Точно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали черные глаза горбатой девочки…