Затерянный остров - Беатрикс Маннель

В ходе моего прежнего обыска я не нашел ничего существенного; очевидно, она хитрее, чем я думал. Я должен еще раз тщательно осмотреть ее сундук с приборами, но для этого мне нужно больше времени. Или она спрятала что-то в кожаной сумке, которую носит вместе с флягой для воды, повесив через плечо и не выпуская из виду. Но я ни в коем случае не могу допустить, чтобы меня поймали, это касается и остальных носильщиков. Риск, что меня кто-то предаст, слишком велик. И кто знает, на что она окажется способна, если выяснит, что я все знаю о ее жалкой бабушке, кости которой, я надеюсь, жарятся в аду.

Я уже подумывал о том, чтобы подлить ей в лимонный чай ром, может, тогда она разговорится, но, боюсь, она заметит это: у нее чрезвычайно развито обоняние. Должно быть, она унаследовала это от Матильды.

Pimpinella Anisium, анисовое масло бесцветное или светло-желтое. Имеет ярко выраженный анисовый запах, быстро затвердевает на воздухе. Лучший анис произрастает в Воронежской губернии России.

Лагерь Нориа и носильщики разбили возле небольшого выступа скалы, недалеко от реки. Река Икопа была очень широкой и журчала весьма громко. Возможно, эта река была еще и достаточно глубокой и чистой, чтобы Паула могла там искупаться. Она пошла дальше к своей палатке, которую носильщики уже установили. Как и каждый вечер, в один миг стало совершенно темно. Весь лагерь был освещен мерцанием сильно дымящегося костра, который отважно боролся с сырыми ветками.

Ласло и Мортен подошли к ней и засыпали ее вопросами, конец которым положил Вильнев своим появлением.

— Мадам Келлерманн понравилось принимать ванну в болоте, — объяснил он обоим.

Вздохнув, он опустился на одну из сплетенных из пальмовых веток циновок, разложенных вокруг костра. Как только он сел, Нориа подошла к нему, протянула эмалированную кружку и налила ему из бидона чай из померанцевой травы, аромат которого тонко перебивал горький дым костра, так что Паула уже была близка к тому, чтобы присоединиться к ним, но затем решила сначала искупаться в реке.

Она пошла вниз, к своей палатке, и присела перед платяным сундуком. Открыв крышку, она почувствовала аромат лаванды, который встретил ее знакомыми объятиями. Но долго она не мешкала, а начала искать запасную обувь.

— Вот, это пойдет вам на пользу.

Она с удивлением обернулась. Мортен совершенно беззвучно зашел в ее палатку. Норвежец протянул ей кружку с чаем и улыбнулся так дружелюбно, что она невольно улыбнулась ему в ответ. Это была ее ошибка: его участие смягчило ее. Внезапно у нее на глазах появились слезы, и ей вдруг стало так нехорошо на душе, намного хуже, чем было прежде, когда она сидела совершенно одна на стволе дерева.

Она сделала большой глоток, и получилось так, будто слезы на глазах выступили оттого, что она обожгла рот.

Мортен смотрел на нее, словно на ней было роскошное бальное платье, а не эта испачканная в болоте юбка, которая приклеилась к ее ногам, как старое одеяло. Паула совсем не хотела знать, как выглядят ее непослушные волосы или лицо, и она была благодарна за сумеречный свет.

— Вы сильная женщина, как раз такая, которая необходима миссионеру в этой стране.

Он сильно шепелявил, и звук «с» получался у него затяжным и шелестящим, и это придавало каждому его предложению некий шарм, независимо от того, что он говорил, главное, чтобы там были звуки «с» или «ш». Хотя его волосы и были белокурыми и взъерошенными, как раз такими, какими, по представлению Паулы, они бывают у норвежцев, однако его глаза были темно-карими, а кожа приобрела на солнце золотисто-оливковый оттенок, что Паула считала довольно соблазнительным, хотя мужчины ее больше не интересовали. Кроме того, его гармоничное лицо выражало что-то невероятно простодушное. Чаще всего он казался ей задорным медведем, который еще ни разу не попадал носом в чертополох. Хотя ему явно и было далеко за тридцать, он вызывал в ней чувства, которые при иных обстоятельствах она могла бы обозначить как материнские. Но уже при их самой первой встрече она хорошо понимала, что он уже давно не ребенок.

— С вашей ногой все в порядке? — спросил он.

— Думаю, да. — Она кивнула ему и выпила чай. — Прошу меня извинить, но я хотела бы пойти к реке. Затем я присоединюсь к вам.

Мортен молча кивнул, взял у нее пустую чашку и, неуклюже ступая, вернулся к костру, у которого уже сидели все остальные.

Паула зажгла керосиновую лампу, нашла полотенце и мыло, затем ей наконец удалось отыскать другую обувь и чистую сменную одежду.

Она поразмыслила, следует ли брать к реке лампу, однако решила все же не делать этого, так как свет только приманит больше насекомых. Вместо этого она приучила свои глаза к темноте, пока медленно шла по направлению к скале. Чем ближе она подходила, тем громче становились плеск и журчание воды.

Паула медленно спустилась по склону, чувствуя при этом легкую боль после падения, и, исследовав берег, нашла большой и плоский участок скалы у воды, который сиял светлым пятном в темноте. Ей хотелось, чтобы тучи освободили месяц, тогда она смогла бы рассмотреть реку. Вода пахла свежестью, веял легкий бриз, отгонявший мошек от тела.

«Хорошая возможность смыть с себя всю грязь с головы до пят», — понадеялась она и начала поспешно снимать юбку, которая с прилипшей и высохшей на ней грязью была намного тяжелее, чем утром.

Едва она сняла ее, издав при этом вздох облегчения, как услышала громкий плеск, приближавшийся от скалы. Она прищурилась, чтобы лучше видеть, и узнала Ласло, который быстро плыл к скале, где она стояла в корсаже и штанах.

Было уже слишком поздно снова одеваться, а убежав, она поступила бы просто глупо. «В конце концов, — успокаивала она себя, — я не голая». К сожалению, она чувствовала себя именно такой, и это ей совсем не нравилось. С момента развода никто не видел ее en déshabillé[2], и так должно было оставаться.

Но Ласло был обнажен, и его нагота казалась чем-то абсолютно само собой разумеющимся, будто он полностью одет. На его широком мужском теле не было ни кусочка ткани, когда он, опираясь на сильные руки, одним махом вылетел из воды, откинул назад свои длинные мокрые светло-каштановые волосы, прилипшие к лицу, и улыбнулся ей.

— Вода прекрасна, — пропыхтел он и отряхнулся, как пес. Капли воды брызнули Пауле в лицо и усилили ее неловкость. Непроизвольно она сделала несколько шагов назад.

— Купание — это единственное разумное занятие, — сказал Ласло, — я не понимаю, почему все здесь не резвятся.

Он ухмыльнулся так широко, что его зубы заблестели в темноте.

Паула растерянно смотрела на его тело, напоминавшее ей итальянские мраморные статуи, которые она видела во время своего свадебного путешествия во Флоренции. «Прекрати на него смотреть, — приказывала она себе, — ты ведешь себя как глупая девица, а не как разведенная женщина». Ей все еще казалось странным, что этот веселый Адонис — ассистент ворчливого Вильнева, младший научный сотрудник!